Слова, которые исцеляют - [68]

Чтобы казаться такой, как все, я решила устроить большой праздник в честь моих девочек, – одна только что родилась, другой должно было исполниться два года. Я пригласила кучу детей на легкий завтрак и попросила родителей и друзей прийти потом за ними и пропустить по стаканчику. Были приглашены абсолютно все знакомые. Большой «прием», что ни говори, – я как будто спешила избежать неизбежного. Я должна была быть образцовой молодой женщиной, достойной своей матери; все будет прекрасно: серебро будет блестеть, скатерти будут накрахмалены, из кухни будет распространяться приятный запах пирожных, везде будут цветы, дом будет вылизан до блеска. Жан-Пьер и я будем принимать гостей в окружении наших детей. Я избавлюсь от своего навязчивого состояния. Такая пирушка требовала нескольких дней труда, и я бросилась в это занятие, как в атаку.

Все прошло отлично. На мне было шелковое платье розового цвета, угощение (с продуктами только домашнего приготовления) было превосходным, в нем было как раз то, что требуется для сдержанной роскоши, деликатной красоты, изысканного веселья, простоты, утонченности. С моей стороны было приложено много усилий, я совершила подвиг. Я была одной из тех скромных молодых женщин, которые из кожи вон лезут, чтобы продолжить традиции своего класса.

Когда я закрыла дверь за последним гостем, то сразу рухнула на кровать. У меня совсем не осталось сил, я никогда не подвергала себя такому серьезному испытанию! Я должна была призвать на помощь все свое воспитание, чтобы улыбаться и быть максимально внимательной к развлечению гостей. Жан-Пьер не пришел, и его отсутствие коварным образом отравило встречу. Вначале меня спрашивали, где он, и я самоуверенно отвечала, что он появится с минуты на минуту. Потом спрашивать перестали, и гости ушли раньше, чем я предполагала.

Вид перевернутого вверх дном после пира дома был зеркалом моего состояния: я хотела выйти из хаоса, а попала в еще больший.

Жан-Пьер вернулся поздно. Я слышала, как он открывает дверь, как поднимается по лестнице и направляется в нашу комнату. Дом был большим, он мог пойти спать в другую комнату, избежать стычки, я бы за ним не пошла. Вместо этого он оказался здесь, у кровати. Он смотрел на меня. Видел, что я долго плакала. Молчал. Он рассматривал мое скорчившееся под простыней тело. Может быть, он воображал себе кровь, которая уже тогда вынудила нас обращаться ко всем врачам города: перед ним было жалкое человеческое существо. В его глазах было презрение, отвращение и раздражение.

– Мне надоело все время видеть тебя больной, ты постоянно жалуешься.

– Именно сегодня я устроила праздник…

– Праздник! Карнавал разряженных тупиц!

– Посол сказал, что наш дом очень хорош, что наши дети чудесны… Он удивился, что тебя не было…

– Мне наплевать на посла! Понимаешь? Наплевать. Я хочу развестись. Я хочу бросить все. Мне надоело, я не в состоянии сделать тебя счастливой, ты не в состоянии сделать меня счастливым. Я молод, я не хочу гробить свою жизнь с тобой. Я хочу уехать отсюда. Я хочу развестись.

– Не надо разводиться!

Он меня пугал. Он, такой уравновешенный, такой спокойный, такой разумный, я чувствовала, что он больше не выдерживает, что он решился покончить с этим. Я же не могла представить себе расставания с ним. Практически я больше не была ему женой, он не был мне другом, но я не могла развестись, какая-то сила подталкивала меня быть с ним, хвататься за него.

Мне показалось, что он почувствовал мой необъяснимый порыв и был тронут. Он сел на кровать, под светом лампы. Он сидел, ничего не говоря. На загорелой коже его рук я видела высохшие капли морской воды, кристаллы соли образовывали маленькие венки на ресницах вокруг его красивых ясных глаз.

– Ты провел день на пляже?

– Да.

– В дюнах?

– Да.

– С женщиной?

– Да… С женщиной, которая живет полной жизнью, с женщиной, которая любит меня.

Я почувствовала, как во мне поднимается ревность и множится печаль. Наверно, мои глаза, в которые он смотрел, были озерами боли.

Он думал, что меня ранила мысль о той женщине. Но он ошибался. Мне было больно вообразить себе то удовольствие, которое он испытывал, входя в волны, плавая в открытом море, загорая на солнце, чувствуя песок под голыми ногами. Я познакомила его с морем, пляжем, теплым ветром, со свободой тела, отдающегося воде, которое она подхватывает и ласкает. Он был родом из холодного края, где океан – лишь арена для спорта, я была из теплой страны, где океан – наслаждение.

Отражение Жан-Пьера в волнах раскалывало мне голову. Оно лучше, чем что-либо другое, указывало на ту дистанцию, которая была сейчас между другими и мной: я больше не могла ни плавать, ни бегать по мокрому песку. Я была калекой, он не должен был оставлять меня одну с детьми.

Его тело, отполированное водой, жестоко напоминало мне о моем собственном: тяжелое, неухоженное, дряблое, груди наполнены молоком, живот изуродован.

– Не надо разводиться.

Мы не развелись, но он нашел работу очень далеко.

Он знал, что я прохожу анализ, видел, что мне лучше, он был доволен. Но когда он приезжал, мне было трудно говорить с ним. Столько лет жизни врозь! Столько тайных измен, столько дел и поступков, которые мы не разделили друг с другом. Невозможно вновь найти путь к доверию, простоте.