Слова через край - [131]

Ну, хватит воспоминаний. Нет, вот еще одно: вспоминаю своего деда Аугусто, который отправляется с собакой искать трюфели; мы идем — он впереди, я сзади — вдоль невысокой дамбы, и дедушка разговаривает с собакой, а потом опускается на колени возле ивы и втыкает палку, отваливая в сторону блестящие ломти земли — с великой осторожностью, чтобы не повредить грибницу, если она там окажется, но при этом разрубает надвое дождевого червя; собака, принюхиваясь, тычется носом в ямку, но дедушка отводит ее морду — так, мать ласково отстраняет ребенка от котла с дымящейся полентой… И еще: отблески каминного пламени падают на лицо бабушки, а она сует кукурузные початки в золу, где они исчезают, а потом появляются вновь — покрытые серой пылью и распухшие, негромким веселым потрескиванием приветствуя приход нового дня.

Хватит, действительно хватит воспоминаний. Мой друг Бруно своим письмом возвращает меня к действительности: «Дорогой Чезаре, такое селение, как наше, очень остро ставит проблему социальных отношений… Заметил ли ты, что наша молодежь красивая и сильная, но ее совсем ненадолго хватает?»

Теперь заставлю себя немножко остановиться на цифрах: бюджет нашей общины — 120 миллионов лир, шесть миллионов в год она тратит на призрение стариков, которых всего в доме для престарелых 45 человек; миллион — на отправку детей в лагеря на море и в горы, шесть миллионов — на медицинскую помощь. Уборщик улиц зарабатывает 36 тысяч лир в месяц, собирая мусор в тележку, запряженную осликом. Неграмотных почти сотня, легковых автомобилей — 140, мотоциклов — 250, грузовиков — 60 и очень много мопедов. Из Лудзары в 1952 году уехало 205 человек, а приехало 209; уезжают охотнее всего в Милан, потому что туда всего три часа езды по железной дороге и по воскресеньям можно возвращаться. Все, кто приезжают, первым делом идут на кладбище, потому что культ мертвых у нас силен. (Рассказывают, как один земляк вернулся в родное селение, которое покинул пять лет назад, в собственном автомобиле только для того, чтобы похвастаться им перед одним типом, которого ненавидел; но враг его давно умер, так что выходит, он ненавидел того, кого уже не было в живых.) У нас красивое кладбище с фотографиями на фарфоре почти на всех могилах; когда смотришь на эти лица, кажется, что это единая семья. Некоторые даты приводят в изумление, потому что, когда я был мальчишкой, многие казались мне совсем старыми, а теперь надписи говорят, что умерли они кто пятидесяти, кто сорока пяти лет. Мой отец, например, умер в сорок восемь лет; я считал его дряхлым, а теперь сам старше своего отца на четыре года и вовсе не чувствую себя стариком.

Вокруг кладбища — поля, земельные наделы, у кого — две биольки, у кого — сто, а всего — десять тысяч биолек, и, возможно, первым начал пахоту как раз тот, кого сегодня опустили в могилу. Только одни земли в Лудзаре стоят около 11 миллиардов лир. Как за землей ни ухаживай, этого всегда мало, и каждый месяц года несет нам заранее известные опасности.

В январе боятся, что померзнут виноградные лозы, их засыпают снегом, чтобы уберечь от мороза. Но главным образом все заняты починкой сельскохозяйственного инвентаря — лопат, грабель, мотыг — и изготовлением жестких метел — их не напасешься для уборки хлева и гумна.

В феврале иногда приходится не спать ночь, ожидая, когда отелится корова. При молодом месяце разливают в бутыли вино. Чистят уборные, и тогда посреди ночи на улицах вдруг раздается мычание вола и дребезжащий грохот повозки по асфальту.

В марте, поскольку отнимают телят от маток и ведут на продажу, увеличивается производство молока — того пенистого молока, от которого, когда пьешь, остаются белые усы и надолго перехватывает дыхание в горле; потом проводишь рукой по губам, и легкие вновь наполняются воздухом, а ты стоишь и, сам того не замечая, улыбаешься.

В апреле вскапывают землю под кукурузу, уничтожают разных насекомых, чтобы вредители не ели семена (мы говорим «земля» — это всего одно слово, но, когда она крошится, видишь, что там масса насекомых и всего прочего); на заре видны следы разных животных, словно ночью земля совершенно не та, что на рассвете, когда она покрыта длинными аккуратными рядами всходов — зеленая полоса рядом с коричневой.

В мае косят траву, собирают вишню и черешню, по стенам домов тянутся вверх деревца с желтыми, розовыми, белыми ветвями, и в детстве я не понимал, как те, кто живут в этих цветущих домиках, могут быть несчастливы, иметь какие-либо неприятности. «У него все конфисковали», — говорили взрослые. И действительно, как ни прозрачен воздух, как ни ласков солнечный свет в послеполуденные часы, но, если у испольщика или арендатора два года подряд случится плохой урожай, он не в состоянии оплатить векселя.

В июне убирают хлеб, по второму разу косят траву, на верхушке высоких возов с сеном обязательно восседает маленький мальчик. Поскольку ирригационных каналов очень мало, на полях стоят рассыпающие дождик поливальные установки, и в белых веерах воды то и дело вспыхивает радуга. Женщины отправляются на По стирать белье в те места, где после паводка осталось хоть немного прозрачной воды. Они выходят из селения на рассвете, толкая перед собой тачки, и потом долгие часы стоят по колено в воде; как бы высоко они ни подтыкали юбки, подолы у них всегда на два-три пальца мокрые, и некоторые уходят переодеться, прячась за тополями а тем временем выстиранное белье сохнет на откосах дамб. К вечеру они возвращаются в селение вместе с батраками, крестьянами, землекопами, пылят по дороге босыми ногами, а за спиной у них на реке полыхают розовые и оранжевые огни заката. Они везут с собой в селение воспоминание об этом восхитительном уголке; в неверном свете велосипедных фонариков белеют в темноте наваленные на скрипящие тачки груды простынь.