Слова Будды - [11]

Но, бхикку, когда поняты эти четыре благородные истины, когда достигнуто проникновение в них, тогда вырвана с корнем страсть к существованию, обрезана нить, которая ведет к повторному рождению, тогда нет более нового становления.

Так говорил Возвышенный, и когда Счастливый произнес это, он, Учитель, прибавил далее:

Мы были слепыми к четырем благородным истинам о вещах,

Ослепленные, мы не видели вещи, каковы они есть в действительности;

Долгими были наши скитания через различные жизни.

Но когда мы их увидели, лопнула струна жизни;

Когда срублен корень страдания, нет более становления».

(«Дигха-никая» II, 90)

9. Ранняя борьба за просветление

(Прежде чем достичь срединного пути, Готама следовал всем известным способам аскетической практики. В старости он так описал этот свой опыт Сарипутте:)

«О Сарипутта, я могу вспомнить, как я был занят всеобъемлющей практикой святой жизни. Так, я, совершая покаяния, превзошел в покаяниях других; я вел суровую жизнь, превосходя других в суровости; я был осмотрительным, строго придерживаясь правил и превосходя других в осмотрительности; я вел уединенную жизнь, превосходя других в уединенности.

Вот как далеко, о Сарипутта, доходил я в своем покаянии.

Я ходил без одежды; я слизывал пищу с рук языком; я не принимал приглашений: "Войдите, досточтимый! Отдохните, досточтимый!" Я не принимал пищи, специально принесенной или предназначенной для меня. Я не принимал приглашений к еде. Я не принимал милостыню с блюда или из горшка. Я не принимал пищи, поданной через порог или в окно; я не принимал пищи, поданной на деревенской площади; не принимал пищи, поданной двумя людьми, которые ели вместе; не принимал ее от беременной женщины; от женщины, кормящей ребенка; от живущих половой жизнью; не принимал пищи, собранной здесь и там; не принимал пищи, поданной там, где рядом находилась собака; из тех мест, где роились мухи; я не ел ни рыбы, ни мяса, не пил перебродивших жидкостей, не пил прокипяченных жидкостей, не пил также кислого молока.

Я ел пищу только из одного дома – и только один кусок оттуда. Или я ел пищу только из двух домов – и только два куска из них; или же я ел из семи домов, и из каждого дома только по одному куску. Я питался из одной лишь чашки, или только из двух чашек, или только из семи чашек одновременно. Я принимал пищу только раз в день, или раз в два дня, или раз в семь дней. Так жил я, предавшись практике упорядоченного питания с установленными перерывами – даже до полумесяца.

Я питался только овощами, только просом, диким рисом, даддулой, водяным крессом, шелухой риса, рисовой накипью, корнями кунжута, травой, коровьим навозом. Я питался лесными корнями и плодами; я поддерживал свое существование падающими плодами.

Я носил грубую одежду; я носил одежду из конопли с другими вещами; я одевался в саван; я одевался в тряпье; я носил одежду из коры; я одевался в шкуры антилопы, в одежду, сшитую из обрывков шкуры антилопы; я носил одежду из волокон травы куша, из луба, из остриженных волос, власяницу из человеческих волос, власяницу из конского волоса или из перьев филина.

Я выдергивал волосы на голове и на лице и продолжал практику. Я все время стоял, отказываясь садиться. Я оставался в положении на корточках и так продолжал борьбу. Я лежал на ложе из колючек; я жил, следуя привычке омываться три раза в день, входя в воду.

Вот так я жил, предаваясь разнообразным способам вновь и вновь терзать свое тело. До такой степени, о Сарипутта, был я предан покаянию.

И вот до чего доходил я в строгости своей жизни, о Сарипутта. Грязь многих времен года собиралась на моем теле, совершенно так же, как наружный слой коры на дереве. Я был похож на пень дерева тиндука, о Сарипутта, покрытый наружными слоями коры в течение бесчисленных периодов времени. Но ни разу не подумал я в глубине души: «О, хоть бы стереть эту пыль и грязь своими руками!» или: «О, хоть бы кто-то сделал это для меня!» Я никогда не думал о таких вещах. Вот до чего доходил я, о Сарипутта, в суровости своей жизни.

И вот как далеко заходил я, о Сарипутта, в своей осмотрительности. Я был внимателен, когда уходил и приходил. Я проявлял милосердие даже к капелькам воды, думая так: "Да не буду я виновен в насилии, в причинении вреда крошечным живым существам, которые обитают (в этой капле)". Вот до чего доходил я, о Сарипутта, в своей осмотрительности.

И вот до чего доходил я в соблюдении уединенности. Я удалялся в лесную чащу, я скрывался в ней и жил там. Когда я видел пастуха, или стадо, или людей, косивших траву, или того, кто собирает хворост, или обитателя леса, тогда я бежал от них, переходил из леса в лес, из джунглей в джунгли, из болота в болото, с холма на холм. И почему это? Чтобы они, Сарипутта, не увидели меня или я не увидел их. Как дикий лесной зверь, о Сарипутта, увидев человека, бежит прочь из леса, скрывается из леса в лес, из джунглей в джунгли, из болота в болото, с холма на холм, – точно так же убегал и убегал я прочь, чтобы они не увидели меня, чтобы я не увидел их. Вот до чего доходил я в практике уединенности.

Далее, о Сарипутта, там, где оказывались коровники, в которых находились коровы, когда пастухи уходили, я подбирался туда со своим горшком для воды и подбирал испражнения телят – молодых и сосунков. Пока у меня продолжали появляться испражнения, я питался даже собственными испражнениями, о Сарипутта. До таких крайностей доходил я, о Сарипутта, что питался нечистотами.