Слоны и пешки. Страницы борьбы германских и советских спецслужб - [65]

— А ты? — спросила Вероника.

— А я за союз деревни с городом, предлагаю за него выпить, — ответил Иван.

Поставив свою рюмку, порозовев от тепла, выпитого и деревенской снеди, Ольга сказала, обращаясь к Шабасу:

— Вот, смотри, Иван. Фронт. Все ясно на фронте: там противник, здесь мы, наступать — туда, рубеж обороны наш — здесь. Партизаны. Здесь уже потрудней ориентироваться, но и то возможно: в лесу — свои, кругом — враг, полицаи, каратели. А в городе? Здесь как во вражеской траншее при наступлении и ее захвате. Дерутся чем попало: и пулей, и ножом, и лопаткой. Я хочу сказать, здесь все перемешалось, ничего не ясно. Никто тобой не командует, каждый сам по себе. Выживет — хорошо, но и в ящик сыграть проще простого.

Наступила тишина. Каждый задумался о чем-то. Молчание нарушил Густав:

— Придет твое время, Ольга. Скажи, что выгоднее: иметь там, в лесу, солдата в юбке или здесь своего лазутчика?

— Тоже в юбке, — добавила Ольга.

— Это уже неважно, для городской траншеи, как ты выразилась, ты подходишь, — заключил Шабас. — Я, например, езжу ремонтником туда-сюда, мотаюсь как заведенный, а жена погуливать стала, может, я тоже хотел бы там быть, тем более, что родичи в деревне. Хочу проводником устроиться. Полегче будет.

— Я тебе дам по шее. Это я погуливаю? — и Тамара слегка стукнула Ивана по затылку.

Все завозились, задвигались. Густав завел патефон. Вечер продолжался.

За окном наступал рассвет нового 1943 года.

Шеф (окончание)

Когда Конрад вошел в кабинет шефа, тот стоял у окна и смотрел на улицу, барабаня по стеклу пальцами. Конраду даже показалось, что шеф раскачивался с пяток на носки, что было необычным и раньше за ним не замечалось. Такие его привычки, как вопросительно смотреть на собеседника поверх очков или взять в руку пять-десять карандашей и слегка постукивать ими по поверхности стола, — это знал каждый. Но вот насчет раскачивания на прямых ногах Конрад не ведал, однако через двадцать минут понял, что это признак душевного волнения и молчаливый самопоиск в невозвратно ушедшем прошлом.

Кивнув на полукресло перед своим могучим столом, шеф сказал:

— Садись, сейчас я расскажу одну печальную историю из своего прошлого двадцатилетней давности. Из нее ты поймешь, какую неблагодарную роль сыграл твой всезнающий начальник в судьбе одного человека, — и шеф рассказал об Ольге. — С тех пор, как я проводил ее на задание, ничего о ней больше не слышал. Ни словечка не дошло до меня с той стороны. Проводил на смерть, на безызвестность. Что ты на это скажешь? — горестно закончил он и закивал головой в такт своим словам.

— Не знаю. Первые недели войны… Конечно, я понимаю, что тогда вы, я имею в виду наркомат, не имели опыта отработки легенд… — с прорезавшейся неким образом ноткой покровительственности заявил Конрад и продолжил: — Я все это знаю по бумагам, по рассказам. Меня познакомили в доме отдыха в прошлом году с одним тогдашним сотрудником наркомата, которого по заданию заслали проводить подпольную работу в лагерь наших военнопленных, а его и еще нескольких взяли, да перевели в лагерь во Франции. Он всю войну там и просидел. Ничего не мог сделать полезного. Кругом одни французы и англичане.

— Хотя бы жив остался, — вздохнул шеф. — А после войны?

— Наградили его за те четыре года орденом Красной Звезды, и директорствует он в зале «Динамо». И вся любовь, как говорят.

— Вот такова у нас вера в своих же. Хорошо, что твое поколение эти метаморфозы по рассказам знает. Мое — на собственной шкуре их испытывало. На смерть мы эту девочку послали, иначе и быть не могло. Чего-чего, а соглядатаев и шпиков у немцев хватало с избытком. После войны мы с ними знакомимся, знакомимся и до сих пор перезнакомиться со всеми не можем. В городских же условиях это был ближний бой. Где свои, где чужие не разберешь. Не так ли? Человек наш выходил на встречи с ней точно, но впустую. До Риги, выходит, она вовремя не дошла. Значит, или погибла, или попалась. Но где, как? Мы со своей профессией какие-то однобокие — хороших дел не знаем, все в дерьме копаемся. Вот ты мне ответь, что за борьба происходила в Риге? Не знаешь? Я знаю нескольких человек: Судмалиса, Слосмане Веронику, которых, извини, немцы в свои ловушки поймали, а как — неизвестно. Были у нас верхогляды, в том числе и я, которые своих же запутывали. Вот я знаю, к примеру, пять таких фамилий. Подпольщиков. Но для чего тогда немцы держали там столько народа в СД, абвере, полиции? Их там до черта было, и хлеб свой они зарабатывали, ломая кости нашим. Так? Ты вот что. Разузнай, кто из историков наших занимается этой проблемой, рижскими подпольными делами. Я слышал, начали эту целину вспахивать. Но сейчас я не об этом. Это так, к слову. Был у меня Ванаг. Да, да, тот, который почти твой дядя. По моей просьбе он беседовал с матерью Зарса. Зашел я с другого конца, решил, зачем в лоб идти, нам это не с руки. Она человек заслуженный, и как бы мы хорошо и складно не говорили, это смахивало бы, что загоняем мы человека в угол. Ванаг побеседовал с ней и набросал для полноты картины список ее знакомых. Вот смотрите, — перешел на официальное обращение шеф, здесь они по всей Латвии.