В одном месте проход был прегражден утесом. Здесь не могли пройти слоны. Воины, окончательно выбившись из сил, в апатии остановились. Но тотчас же среди них появился Ганнибал, сын Гамилькара, не знавший страха вождь. Его черная квадратная борода была в завитках. На плечах был обыкновенный солдатский плащ. Он спросил:
– В чем причина остановки?
Воины показали на скалу.
– Товарищи, – сказал Ганнибал, – неужели такая малость может остановить вас? И это после того, как вы перенесли столь великие опасности и лишения? За этими горами вас ждет заслуженный отдых, обильная пища, добыча войны и бессмертная слава! Вперед, товарищи!
Воины собрали скудное в этих местах топливо, рубили мечами кустарник, росший в расселинах скал, подбирали помет вьючных животных и зажгли костер. Когда скала раскалилась от жары, ее полили уксусом, чтобы вызвать в камне трещины. Потом расширили проход кирками и двинулись дальше...
Страшный латинист, заложив руки за спину, поблескивая, очками, поглядывал на гимназистов, чтобы не появился у кого-нибудь под партой латинский словарик. Перья скрипели, как в лихорадке. Еще раз блеснула звезда директора...
На девятый день, потеряв почти половину людей, африканская армия взобралась на альпийские кручи. Ганнибал дал воинам двухдневный отдых. Завернувшись в плащи и овчины, положив под себя щиты, воины уснули мертвым сном в снегах горной метели.
Но спуск был не менее труден, чем подъем. Единственный уцелевший слон осторожно ставил столпообразную лапу, нащупывая тропу. Нумидийская конница потеряла треть состава. Почти все мулы были съедены или погибли в пропастях. Люди глотали горстями снег, чтобы утолить жажду. В ушах шумел страшный звон горной высоты. У многих померзли руки и ноги. Но, преодолевая все препятствия, развлекая себя солдатскими шуточками и ругательствами, воины уже спускались в благословенные долины Этрурии, где их ждала награда за подвиг, а может быть, смерть в первом же сражении.
Последний период благополучно распутывался, и перо скрипело с похвальной поспешностью, закругляя фразу, передавая всю точность латинского предложения, из стилистического кокетства заменяя обыкновенное и повседневное «потому что» торжественным «ибо». Конечно, это не была классическая строгость Тацита или штабной лаконизм Цезаря, но все-таки это была латынь, язык Фабрициев и Регулов, их, сохраненных Титом Ливием, приказов, которыми они карали медлительность в воинской деятельности, нерадивых и малейшее отклонение от дисциплины. Такой язык достоин был уважения.
Все трудности, заоблачные скалы и тропы, были уже позади. Перед умственным взором открывалась Италия, шумела пшеничными полями, зеленела виноградниками и оливковыми деревьями. На лбу висели мелкие капельки трудового пота. Впереди открывалась жизнь, полная воздуха и борьбы. Лицо пылало, как от альпийских метелей. Впереди были Канны – любимое поприще, удачи и поражения или гибель в страшных пропастях нашей эпохи.
1939
