Сломанные крылья - [17]

Старик повернулся ко мне. Глаза его были полузакрыты, и меж век виднелись лишь две пепельно-серых черты. Предсмертным покоем повеяло от его слов.

- Ты, сын мой, будь братом для Сельмы, как братом моим был твой отец. Будь рядом в трудные времена и, что б ни случилось, будь ей другом. Не позволяй грустить: скорбь по мертвым - обычай наших заблуждавшихся дедов. Рассказывай какие-нибудь веселые истории, пой хвалу жизни - развлекаясь, она забудется... Скажи отцу, чтоб помянул меня. Спроси - он откроет, каким я был, когда крылья юности уносили нас к облакам... Пусть знает - я любил его в тебе до последнего часа жизни...

Старик замолчал, и тени слов его, казалось, замелькали на стенах комнаты. Взгляд его остановился на нас обоих.

- Не зовите врача, - прошептал он, - порошки его только продлят часы плена. Время рабства прошло - дух мой ищет свободы пространства. И не зовите священника - он лишний у этого ложа. Причастием не искупить вины, если я грешен, и раньше срока не открыть для меня рая, коли я чист. Молитве людской не отвратить вышней воли, как не дано гаданиям изменять ход звезд. Когда я умру, пусть врачи и священники делают все, что угодно. Волна вызывает волну, но корабль плывет и плывет к берегу...

* * *

В эту страшную полночь Фарис Караме, погружаясь во мрак агонии, последний раз открыл глаза. Взгляд его упал на Сельму, стоявшую на коленях подле постели. Он хотел что-то сказать, но уже был столь слаб, что лишился голоса, и лишь с трудом выдохнул из себя в предсмертном хрипе:

- Ночь прошла... Наступило утро... Сельма... Сельма...

Голова его опустилась на грудь, лицо побелело, на губах

промелькнула улыбка. Фарис Караме испустил дух.

Сельма притронулась к его руке и ощутила ледяной холод. Привстав, увидела лицо - оно было подернуто пеленой смерти. Жизнь замерла в ее теле, глаза сделались сухи. Без крика, без стона, без движения она смотрела на него широко открытыми, неподвижными глазами статуи... Руки ее бессильно повисли, как складки влажного платья...

- Смилуйся, о, Боже, - прошептала она, совершая земной поклон, - и пожалей все сломанные крылья!

Фарис Караме умер, и вечность приняла в объятия его дух, и земля вернула себе его прах. Мансур-бек завладел его богатством, а дочь его осталась пленницей своих несчастий, видя в жизни трагическую драму, что разыгрывали перед ней призраки страха.

Я же блуждал в лабиринте грез и тревог, и время терзало меня, как когти хищника - тело его жертвы. Как ни заставлял я себя искать забвения на страницах книг, надеясь отвлечься в общении с духами тех, кого давно призвала к себе вечность, как ни старался выбросить из памяти настоящее, возвращаясь за чтением свитков на подмостки минувших веков, пользы в том не было. Маслом не погасить пламени. В шествии поколений я видел одни черные тени, в песнях народов слышал только стоны и плач. «Книга Иова» была для меня прекраснее псалмов Давида, «Плач Иеремии» - милее «Песни песней» Соломона, трагедия Бармакидов - ближе величия Аббасидов, касыды Ибн Зурайка - приятнее стихов Хайама, «Гамлет» - выше всего, что есть в творениях писателей Запада.

Так отчаяние ослабляет наши глаза, и нам всюду видятся страшные призраки. Так безнадежность делает глухими уши, и мы слышим только биение наших взволнованных сердец.

Между Христом и Астартой

Среди садов и холмов, которые тянутся от окраин Бейрута до отрогов Ливанских гор, стоит старая, высеченная в белой скале, часовне, что скрыта за ветвями ивовых, оливковых и миндалевых деревьев Святилище это расположено всего в полумиле от проезжей дороги, но лишь немногие из любителей древностей знают о его существовании. Как и многое другое столь же примечательное в Сирии, оно предано забвению, которое скрыло его от глаз археологов, сделав пристанищем для усталых душ и ищущих уединения влюбленных.

Посетителю удивительной часовни бросается в глаза барельеф, судя по всему, финикийской работы, на восточной стене. Перстами судьбы стерты кое-какие линии, времена года изменили его цвет, но все еще можно различить изображение богини любви и красоты - Астарты, восседающей на роскошном троне, в окружении семи обнаженных девушек в разных позах; одна из них держит в руках факел, другая - кифару, третья - кадильницу, четвертая -кувшин с вином, пятая - ветку розы, шестая - лавровый венок, седьмая - лук и стрелы; лица их в покорности и смирении обращены к Астарте.

На другой стене отчетливей виден барельеф более поздней работы: распятого Христа оплакивают Скорбящая матерь, Мария Магдалина и две другие женщины; этот барельеф, явно византийского стиля, был высечен, видимо, в пятом или шестом веке.

В западной стене - два круглых окна; по вечерам в часовню проникают солнечные лучи, и светлые блики ложатся на барельефы, так что они кажутся покрытыми позолотой.

В центре часовни находится четырехугольная мраморная глыба, грани которой украшены старинным резным орнаментом; кое-где резьба скрыта слоем запекшейся крови - значит, древние совершали на ней жертвоприношения и окропляли ее вином, благовониями и маслами.

В святилище стоит глубокая тишина, от которой захватывает дух. В волнах его волшебного очарования прикасаешься к тайнам богов, слышишь немой рассказ о делах давно минувших времен, переменах в жизни народов, переходах от веры к вере; поэта оно влечет в мир, далекий от земной юдоли, философа же убеждает в том, что человек, как существо верующее, способен ощущать незримое и представлять недоступное ощущениям, творя для своих чувств символы, что ведут к пониманию тайн его духа, и воплощая свою фантазию в словах, мелодиях, картинах и статуях, выражающих его сокровеннейшие прижизненные чаяния и прекраснейшие посмертные упования.