Слишком личное - [6]

А все потому, что через полгода, как Матрена разродилась наследником, утонула Анисья в том самом озере, в котором и прабабка ее, царствие им всем небесное, утопла. Другая бы десятой дорогой обходила то место, а Анисью туда точно какая-то сила тянула, в воду холодную, черную, глубокую. Все, бывало, сидит на берегу с маленькой Аришкой, смотрит, как будто что-то видит, а то венок сплетет и пустит. Доигралась. Или ведьма ее с берега спихнула – да прямо в омут. Кто знает? Никто не видел, Аришка в тот день с матерью не пошла – может, и к лучшему, жива девчонка осталась. Да надолго ли? – шептались сельчане. Проклятие ведьмино, оно сильное было – года не прошло, как в Духов день сгорел Касьян вместе с избой. И самое жуткое даже не это было, а что изба отдельно сгорела, а Касьяна громом сожгло на другом конце села. Гроза приключилась страшная, всю весну, до самого Духова дня, жара невиданная стояла, засуха, вот и напекло. Туча нашла такая черная, темно стало, как ночью. Что Касьян на лугу делал, теперь никто никогда и не узнает. Но спалило его в головешку небесным огнем, а другая молния ударила прямо в избу. Сухое дерево полыхнуло так, что сделать ничего не смогли – остались от Касьяновой избы одни угли. А наутро хозяина обнаружили на лугу, и такой ужас всех объял, что никто к Касьяну даже притронуться не хотел.

Брат Афанасий, надо отдать ему должное, и Касьяна по-христиански похоронил, и сиротку, Аришку, к себе забрал, хотя жена, Матрена, была против. Но как же родную кровь, да еще и крестницу, в детдом было отдавать? Девчонка тихая была, бессловесная, только взгляд был такой же, как у матери, – странный, как будто видела она то, чего другие не могут…

* * *

Она насквозь видела наивные ухищрения своих дочерей – добраться до строптивой матери и уговорить ее изменить свое решение. Ну, нет, дорогие мои, это вам не игрушки в детстве требовать и не наряды клянчить – сколько ни кричите, ни плачьте, я от своего не отступлюсь. Как решила, так и будет. Она осторожно отогнула край занавески и рассердилась: в своем собственном доме чувствовать себя, как в осаде!

Дочерей в поле зрения не было, только под раскидистым кустом жасмина чутко дремали, уложив на лапы остроухие головы, Люсины любимцы – пара доберманов-сторожей. Уловив движение в окне, один поднял голову, но тревога была ложной, и пес снова смежил веки. Да, в такую жару только и спать где-нибудь в тенечке, вздохнула она.

По мощеной дорожке, хлопая сандалиями без задников и опасливо косясь в сторону собак, проскакала рыжая девчушка – забавная, худющая, волосы острижены под мальчишку. Вот она остановилась, воровато оглянулась, встала на цыпочки и сорвала с ветки несколько инжирин. Одну сразу же затолкала за щеку, остальные сунула в карман маечки. Вот глупая! Прячется. Этого инжира в саду… Что им делать с ним? На рынок не понесешь – неудобно. Она ведь здесь вроде местной аристократки – и дом, и участок, и прислуга, и положение вдовы хоть и бывшего, но все-таки… Покойный муж очень любил эти инжировые деревья, поэтому в саду их так много. Нужно будет сказать этой девочке, чтобы собирала сколько хочет, не стеснялась. Пусть Люся ей скажет. А вот и мать ее появилась – такая же рыжая. Нет, пожалуй, у девчонки волосы поярче, у матери они перемежаются сединой. Снова пошли на пляж, наверное. И что некоторые находят в этом занятии – целыми днями валяться у моря?

После того как умер муж и Люся переселилась к ней, они стали пускать в огромный дом и отдельно стоящие флигели приезжий курортный люд. Что ни говори, как ни пыжься сохранить реноме, но и она, и Люся болели, дряхлели. Старая система, которой многие годы преданно служил ее покойный супруг, приказала долго жить, а в новой такие мелочи, как удобные туфли или лекарства для двух старух, почему-то не были предусмотрены. Пенсии были жалкие, их не хватало даже на качественную еду, а уж тем более на такую неучтенную пособием по старости роскошь, как приходящая зимой два раза в неделю, а летом через день прислуга. У нее, правда, имелись еще сбережения, вовремя, ох как вовремя переведенные покойным мужем в твердую валюту. На черный день хранились и спрятанные от чужих глаз в подвале дома, в замурованном в стену сейфе, замаскированном под кладовую, картины и драгоценности. Об этом секретном сейфе знали только двое – она и Люся. Даже дочери не владели информацией о точном местонахождении семейного клада. Что знают двое – знает и свинья.

Она и Люся – как две половинки единого целого. В ней есть то, чего не хватает Люсе, а у Люси – то, чего нет в ней самой. Потому-то они так дружно и живут под одной крышей все эти годы. Именно Люся, которая до самого переезда к подруге вела весьма скромный образ существования, настояла на том, чтобы иметь дополнительный курортный доход. Однако, положа руку на сердце, ей и самой было жалко проживать то, что она могла после смерти оставить дочерям и единственному внуку. Проценты на капитал в банке не покрывали всех расходов. Деньги уходили то на текущий ремонт, то на новую мебель. Несколько лет назад пришлось менять трубы, заодно сменили всю сантехнику в доме, а в гостевых флигелях завели новомодные душевые кабинки. Она не могла не доставить себе удовольствия побаловать подругу и на радость Люсе заказала новое оборудование для новой же кухни. Однако практичная во всем, что касалось ведения домашнего хозяйства, Люся настояла на том, чтобы отремонтировать флигели – за качественное жилье и платили по-другому. Потом уговорила подругу сдавать летом комнаты и в доме; она упирала на то, что их всего двое, а комнат только на первом этаже большого дома шесть. Они же с Аринушкой все равно живут на втором. А лишняя копейка никогда не помешает!