Слишком личное - [39]

– Да. Конечно.

– Тогда до встречи, – сказали на том конце, и, растерявшись, она только и смогла повторить:

– Да. Конечно…

Телефон так нагрелся в ее руке, что, когда она зачем-то прижала его к своей щеке, он показался ей очень горячим. Она удивленно на него взглянула, не испортился ли? И провела по гладкому пластмассовому боку пальцем с по-детски остриженным ногтем. Телефон этот, подарок ее родного коллектива, о котором утром она думала, что хорошо бы к нему присоединиться, никак не должен был сломаться. Во-первых, несмотря на канкан, это был очень хороший телефон, а во-вторых… Во-вторых, с этим телефоном теперь был связан человек, о котором она думала в последнее время так непозволительно часто. И мечтала как раз именно о том, как хорошо было бы, если бы они вдвоем… когда-нибудь… где-нибудь… Мысли материальны, она давно об этом догадывалась, – но получить такое внезапное и наглядное тому подтверждение!

– Кать, на море пойдем?

– Что?

– Я говорю, на море пойдем вечером или как?

Ирина Сергеевна возникла в комнате совершенно бесшумно и незаметно. Катя вдруг покраснела до корней волос, как будто мать подслушала ее разговор, в котором не было ничего крамольного, или, не дай бог, ее сумбурные мысли, которых она и сама опасалась. Ирина Сергеевна мгновенно заметила перемену, но восприняла это по-своему:

– У тебя голова болит!

– Нет, не болит, – удивилась та.

– Значит, кружится. Ты сегодня на солнце лежала!

– Нигде я не лежала. Я вообще в саду спала, – оправдывалась дочь.

– А что ты такая красная?

– Не знаю. Объелась, наверное, – попыталась отшутиться Катя. – Ты же меня кормишь, как на убой!

– Ладно… Посмотрим… – Ирина Сергеевна еще пребывала в полном убеждении, что ее водят за нос. Она подошла к дочери и пощупала у нее лоб. Лоб был гладкий и совсем не горячий. Она рассмеялась и поцеловала его. – В самом деле ничего… А я было подумала… Так на море пойдем?

* * *

Море, море… Впервые она увидела море только в сорок лет – именно здесь, неподалеку, когда поехала отдыхать по случайно доставшейся путевке. Увидела – и поняла, что пропала. Она полюбила это бесконечное плещущееся пространство, полюбила так, как можно любить, пожалуй, только живое существо. После той потери, что она перенесла, сердце ее долго оставалось пустым, а природа, как известно, не терпит пустоты… Оно было живое, живее некуда – и менялось каждый день, каждый час. Оно двигалось, и вздыхало, и существовало с ней рядом совсем как одушевленное, близкое существо. Ей даже казалось, что она слышит не только шум его дыхания и движения, но даже стук его сердца! Оно просыпалось, и сердилось, и радовалось, и разговаривало с ней…

Теперь всеми правдами и неправдами она каждый год старалась выбраться сюда – хотя бы на пару недель, если не получалось на более долгий срок. И перед этими поездками она всякий раз трепетала, как перед первым свиданием. Обычно, когда переезжали перевал и троллейбус, следующий по маршруту Симферополь – Ялта, начинал спускаться вниз, к морю, сердце ее билось чаще, щеки розовели и ожидание того, когда же оно – далекое, сиренево-призрачное, всегда окутанное дымкой – наконец покажется, становилось нестерпимым.

В день приезда она непременно приходила к нему и чувствовала не только свое волнение – море отвечало ей. Она опускала ладони в воду, и оно терлось о них, ласкаясь; тугая вода играла ее пальцами, вынося к ее ногам свои детские сокровища – ракушки, разноцветные камешки и нежных прозрачных медуз. В их свидании всегда была какая-то тайна, известная только им двоим – ей и морю. Эти сокровенные встречи – раз в году – кружили ей голову, доводили до исступления. Море было для нее всем; она ждала и жаждала его одиннадцать месяцев в году и, приезжая, с самого первого дня начинала жалеть о каждой ушедшей минуте: еще одним днем стало меньше, и еще одним, и еще… Только ради этого одного месяца ежедневных свиданий и стоило жить целый год. И она жила, отказывая себе во всем, давая частные уроки, экономя, только чтобы собрать денег на еще одну поездку, еще одну встречу, может быть, последнюю…

Больше всего на свете она хотела бы поселиться здесь, но это было абсолютно невозможно. У нее не было ничего, что она могла бы предложить в обмен на самое жалкое пристанище на побережье. Жильем у самого синего, как ей казалось, моря невероятно дорожили – и не потому, что благоговели перед ним, как она, а потому что море, любимое ею совершенно бескорыстно, для большинства крымчан было стабильным источником дохода пять месяцев в году. Она, наверное, могла бы попытать счастья – бросить все и, возможно, найти здесь работу. Однако оставался главный камень преткновения – жилье. Неужели снова мыкаться по общагам? Там, в скучном и сером городе, откуда она каждый год рвалась сюда, к этому чуду, у нее было хоть какое-то жилье. Сумрачная комната на третьем этаже малосемейного общежития, окна которой выходили на стену соседнего здания, была не бог весть каким счастьем, но если она сейчас все оставит, что станет с ее очередью на квартиру? Той самой очередью, которая продвигалась буквально черепашьим шагом – но двигалась же! Правда, ее все время вытесняли из первых рядов то многодетные, то молодые специалисты, то еще какие-то неизвестно откуда взявшиеся льготники или леваки, которые вклинивались в эту многострадальную, состоящую практически сплошь из таких же неудачников, как и она сама, очередь. Уже много лет она была не то сорок третья, не то сорок шестая. Всю свою взрослую жизнь, с того самого момента, когда она покинула отчий кров и поступила в институт, ей приходилось мыкаться по общагам. Ютилась и в крохотной комнатушке на шестерых на самой окраине, и в страшной старой аварийной развалюхе для молодых специалистов, а теперь наконец осела в малосемейке. Она уже давно смирилась со своей общежитской судьбой, пропахшими вывариваемым бельем и макаронами общими кухнями, облупленными ванными комнатами с вечно текущими кранами и битыми зеркалами. Малосемейка стала для нее тихой пристанью – и кухня, и ванная с туалетом здесь были общими только для нее да еще одной семейной пары. Она постепенно обзавелась более-менее приличной мебелью, сделала в своей комнатушке ремонт, да и соседи были люди порядочные, тихие, всего с одним ребенком. Отдельная же квартира ей была необходима только для того, чтобы сразу по получении обменять ее на любое жилье в Крыму и каждое утро из окна видеть море, и приветствовать его, и говорить с ним…