Слезы Брунхильды - [67]

— А королева?

— Что королева? Ты все еще не понял? Она никогда с ним не встретится. И сам твой хозяин тоже не должен искать возможности увидеться с ней. Иначе для него это может плохо кончиться… Он здесь?

— Да, наверху. И Грендион тоже.

— Хорошо. Предупреди их, что мы выезжаем завтра в первом часу дня.

* * *

Кажется, был рыночный день. Площадь перед Реймским собором была заполнена оживленными толпами людей, которые ходили вдоль прилавков с овощами, фруктами и мясом или собирались вокруг танцоров, дрессировщиков и предсказательниц. Здесь же продавались ювелирные изделия, оружие, ткани, меха; сирийские торговцы предлагали масла и благовония, крестьяне привозили свои товары. Толчея еще более усилилась, когда прихожане вышли из собора после мессы. Гокиль с удовольствием раздавал мелкие монеты за предсказание удачи, покупал яблоко или кружку пива, наслаждаясь всей этой суетой и беззаботностью. Жизнь определенно стала легче с тех пор, как его кошелек вновь наполнился…

Его обязанности по присмотру за принцем Мерове отнимали всего несколько часов в день и в основном заключались в том, чтобы собирать письма, которые несчастный не переставал писать для передачи Брунхильде и которые вместо этого отправлялись в один из каминов на вилле герцога Лу. Все остальное время Гокиль был свободен и мог наслаждаться вновь обретенным богатством, напоминавшим о роскошной жизни прежних лет.

— Сеньор Гокиль?

Он обернулся и увидел улыбающееся, еще полудетское лицо юного послушника, облаченного в рясу.

— Да, это я…

— Монсеньор епископ просит вас — к нему присоединиться и выпить за его здоровье.

С этими словами подросток указал на таверну, на расстоянии полета камня от них. Столы были вынесены наружу. Гокиль не смог различить сидевших за столами людей, но компания была многочисленной и веселой. Когда он приблизился, то заметил митрополита Эгидия, который поднялся и двинулся ему навстречу с распростертыми объятиями.

— Сеньор Гокиль! Значит, мне не показалось! Давненько вас здесь не было видно!

— Монсеньор…

— Садитесь рядом со мной, и выпьем…. Вы не были на мессе, сын мой?

— Я…э-э…

— Я тоже не был! Слишком хорошая погода, чтобы сидеть взаперти, не так ли? Итак, вы вернулись. Что ж, в добрый час!

Гокиль взял из рук епископа протянутый кубок, отхлебнул большой глоток и чуть не поперхнулся. Это оказалась крепкая полынная настойка. На некоторое время Эгидий отошел к другим гостям — казалось, здесь собрался его небольшой личный двор. Он переговаривался с ними, смеялся, выслушивал просителей всех мастей. Затем снова вернулся на свое место. Гокиль сидел достаточно близко, чтобы заметить, как рука епископа скользнула под юбки женщины, сидевшей по левую руку от него. Судя по одежде и украшениям, это была знатная франкская дама, не слишком юная, но еще красивая, старавшаяся сохранять достойный вид. Гокиля позабавила эта игра, которой епископ и дама втайне предавались под столом и о которой по их безмятежным лицам никто не смог бы догадаться.

— Вы вернулись на дворцовую службу? — вдруг обратился к нему Эгидий.

— Право, не знаю, могу ли я…

— Ах, ну конечно! Я глупец! Епископ склонился к Гокилю, слегка подмигнул и вполголоса произнес:

— Принц Мерове, не так ли?.. Печальная история. К счастью, королева всегда может рассчитывать на надежных людей вроде вас.

Гокиль поблагодарил его улыбкой, но при этом выглядел явно смущенным, что не ускользнуло от епископа.

— Что ж, я рад снова вас видеть. Заходите ко мне, когда снова будете в Реймсе.

И, больше ни о чем, не расспрашивая, Эгидий протянул Гокилю руку с перстнем для поцелуя, давая понять, что их беседа окончена. Однако он еще некоторое время смотрел Гокилю вслед, а потом, щелкнув пальцами, подозвал одного из своих стражников.

— Проследи за этим болваном. Я хочу знать, куда он пойдет. Только незаметно, иначе поплатишься головой!

* * *

Тошнотворно-сладковатый запах крови, поднимавшийся от покрытой песком арены, удушающая августовская жара, несмолкаемый рев толпы и странно-близкое соседство смерти действовали на людей, словно хмельное зелье. Два отряда рабов, которых по приказу Хильперика заставили сражаться между собой на потеху жителям Суассона, ничуть не напоминали гладиаторов былых времен. Они не были ни красивы, ни храбры, ни даже забавны. Поединки между ними были всего лишь жалкими потасовками, беспорядочными и неуклюжими, из которых победитель чаще всего выходил в столь же плачевном состоянии, что и побежденный. У Фредегонды это зрелище не вызывало ничего кроме отвращения, и однако она не могла оторвать от арены глаз. Самым ужасным был не смертельный испуг, читавшийся на лицах этих несчастных, когда их швыряли через перила на арену, и даже не их предсмертные крики, когда они истекали кровью, а животная радость толпы при виде их мучений.

Хильперик больше, чем кто-либо другой, испытывал низменное пристрастие к виду именно такой смерти — лишенной всякого благородства, сопровождаемой насмешками или даже безразличием. Сам он напоминал пародию на римских императоров, сидя на помосте возле арены, которую недавно велел отреставрировать, потратив на это значительные средства, в окружении придворных, истекающих потом в своих богатых разноцветных одеяниях, и слуг, которые должны были приносить им еду и питье, в то время как подобные им убивали друг друга. Это было больше, чем Фредегонда могла вынести. С трудом сохраняя на лице улыбку, она смотрела, как Хильперик поворачивает ладонь большим пальцем вниз, давая знак победителю прикончить побежденного, и довольно фыркает, когда тот приводит приказ в исполнение. И это — могущество? И вот так этот человек утверждает свою власть? То ли дело она! Ее власть заключается не в том, чтобы убивать, а в том, чтобы соблазнять, порабощать, сокрушать волю, вызывать восхищение и безоговорочное преклонение. Именно так она поработила самого Хильперика, а до него — Претекстата, после — Ландерика и многих, многих других….