Слеза - [13]

Торбен был единственным пассажиром не только в этом обзорном куполе, но и вообще на всем парадоксальном судне пришельцев. Он бы не отказался от компании. Ему был нужен другой человек, с которым можно было бы поделиться восторгом от ежедневных, практически ежечасных удивительных открытий и неожиданностей. Остальные его Аспекты с тем же, а то и большим восхищением вместе с ним смотрели из окна гравитационного лифта — подарок Анприн людям Тей, — наблюдая за тем, как корабль-осколок возникает из темноты и во всем своем ослепительном, серебристом блеске влетает в доки. Вместе с ним они пережили минутное смущение, когда Торбен впервые, неуклюже вплыл в зал ожидания и с ужасом для себя обнаружил, что орбитальная пересадочная станция — всего лишь полоска навигационных огоньков, практически теряющихся на фоне звезд. Движение не ощущалось. Его тело утверждало, что какое бы то ни было ускорение здесь отсутствует. Так и было. Анприн умели изменять топологию пространства и времени. Но рядом не оказалось никого, кроме нескольких его собственных личностей, с кем можно было бы поделиться этим открытием. Экипаж Анприн — Торбен не мог сказать, одно это существо или много или это понятие вовсе не имело смысла употреблять по отношению к пришельцам — был непонятен ему и чужд. Несколько раз, проплывая в невесомости по обшитым деревянными панелями коридорам, отталкиваясь плоским хвостом и перепончатыми руками от густого, сырого воздуха, он замечал скопления серебристых нитей, извивающиеся точно кальмар, угодивший в сети. Всякий раз при приближении Торбена они рассыпались и исчезали. Но лед позади деревянных панелей казался живым, подвижным, следящим за ним.

Сериантеп улетела за несколько месяцев до него.

— Мне еще кое-что надо сделать, — сказала она.

По случаю ее отбытия была собрана вечеринка; впрочем, в Миссии Анприн, расположившейся на вечно зеленых, урожайных склонах вулкана Суланж пирушки закатывались по поводу и без повода. В тот день там собрались коллеги академики, журналисты и рекламщики из Ктарисфая, политики, родственники и пребендарии Анприн, пугающие, несмотря на свои прелестные формы.

— Ты сможешь заняться научной работой в колонии «Спокойная Тридцать Три», — сказала Сериантеп.

Позади свисающих с ветвей бумажных ламп и сияния лагуны можно было увидеть огни космических лифтов, взмывающих к звездам. Спустя каких-то несколько дней и она должна была воспользоваться этим путем, чтобы подняться на орбиту. Серейджену оставалось только гадать, как искать Сериантеп в следующий раз.

— Ты должен лететь, — в ту минуту Пужей стояла на балкончике, выходящем на Чайную улицу. Его только недавно стали открывать, впуская в комнаты весеннее тепло, чтобы изгнать застоявшийся, тяжелый запах зимы. Девушка рассматривала деревья, буйно распускавшиеся вдоль всей Ускубен-авеню.

«В этом же нет ничего необычного, ты видела все это сотни раз» — подумал Нейбен. — Неужели ты боишься посмотреть на меня?

— Я улетаю не навсегда, — сказал он. — Вернусь через год или два.

И подумал: «Но уже не сюда». Он не озвучил этих слов, но Пужей и сама все понимала. Когда он вернется, перед ним распахнутся двери всех консерваторий. Его будут ждать оживленные города, согретые ласковым солнцем аудитории, и все они очень-очень далеки от полярного континента, чьи морозы сковывали их союз.

Они попрощались… восемь прощаний для всех его Аспектов. Затем он отплыл к древнему монастырю Блейна, куда можно было добраться только на легком паруснике, поскольку его прекрасные шпили лепились к атоллу Есгера, источенному тремя тысячами сезонов ураганов.

— Мне нужен… другой, — прошептал он Скульптору Режмену, стоя под соленым бризом в звенящих монастырских чертогах. — Любопытство Серейджена слишком наивно, подозрительность Фейаннена чрезмерно груба, а уж общительность Кекйая и вовсе может отпугнуть кого угодно.

— Думаю, мы сумеем вам помочь, — произнес Скульптор. Уже на следующее утро паломник погрузился в соленые, убаюкивающие воды Котлов Преображения и позволил запрограммированным пальпам облепить себя. Процедуры продолжались двадцать рассветов подряд. И наконец, проснувшись под громыхание молний ранней весенней грозы, он осознал себя Торбеном — рассудительным, любознательным, осторожным, социальным и остроумным. В случаях крайней необходимости и при особых обстоятельствах допускалось создание девятой личности, хотя и только на время. Традиция, столь же строгая, как табу на инцест, требовала, чтобы у каждого было ровно восемь самостей, ведь столько же было и сезонов у Тей.

Корабль-осколок неожиданно начал разворот по вертикальной оси, и Торбен Рэрис Орхун Фейаннен Кекйай Прас Реймер Серейджен Нейбен обеспокоенно заозирался. Низ, верх, вперед — его положение менялось с каждым сделанным вдохом. На него смотрел глаз, чудовищный глаз. На секунду Торбеном завладел страх, вспомнились детские байки о Дейведе, чьим единственным оком было сердце смерча и чьим телом был сам ураган. Затем ему удалось понять, откуда взялась эта метафора. Это был вовсе не глаз. Теяфай выглядела сейчас как сверкающий синевой диск, терзаемый вечными бурями. «Спокойная Тридцать Три», одна из колоний Анприн, уже пару лет назад соединившаяся с планетой при помощи гравитационного лифта, казалась слепым, белым зрачком. Корабль-осколок заходил к ней со стороны осевой плоскости, и под нижним краем колонии уже проглядывалась орбитальная насосная станция. Космический лифт, казавшийся тонкой паутинкой на фоне трехсоткилометровой громады «Спокойной Тридцать Три», при сравнении с гигантской Теяфай выглядел и вовсе ничтожно тонким. Но стоило ему попасть в дневной свет, как конструкция заиграла всеми миллионами своих сверкающих граней. В сознании Тобена родилась свежая метафора: «божественное семя».