Слепая кара - [9]

Николай мертв. А Наташа молчит. Радуется в душе.

И молчит.

Когда Наташа вышла ужинать, Люба посмотрела на нее пристально.

— Чего молчишь-то? Убили, говорю, Николая. Не понимаешь, что ли?

— Слышу. Не глухая, — ответила Наташа и принялась за котлеты с картошкой.

— Ну, слышишь, и чего? Чего?

— Чего? Ничего. Убили Николая. Я поняла. Прими мои соболезнования. Она слегка усмехнулась.

— Ох и стерва же ты! — возмутилась Люба.

— Да уж не хуже твоего покойного мужа, — возразила Наташа. — И не прикидывайся, что горюешь сильно. Собаке собачья смерть, и ты сама это прекрасно понимаешь. Кто его? По пьянке небось? Не Трыкин ли? Вчера они круто побазарили.

— Думала так. Думали — Трыкин, ан нет! Трыкин-то со вчерашнего дня в камере, алиби у него, понимаешь, железное! Так что вопрос большой, кто убил.

Следствие идет.

— Ну и правильно. Так положено. Идет и пусть идет. Нам-то что? — спокойно отвечала Наташа.

Люба уже не знала, что ей и говорить. Пробить олимпийское спокойствие Наташи было невозможно.

— Муж он мне как-никак, кормилец, сына моего отец, — неуверенным голосом проговорила Люба.

— Да? — усмехнулась Наташа. — Я вот о чем тебя попрошу, мама, ты сделай так, чтобы после похорон его мамаша и братья сюда больше не приезжали.

Очень тебя прошу.

— А чего они тебе? — удивилась Люба, хотя и сама терпеть их не могла.

— Так… Воздух чище будет, — с ненавистью произнесла Наташа.

Что-то странное звучало в ее голосе, и тут Люба поняла, что ей уже пришла в голову удивительная и страшная мысль, в которой она боялась себе признаться. При этой мысли она чувствовала, как мурашки ползут у нее по спине, а волосы на голове начинают шевелиться…

…И вот поминки. Жрет семейство Фомичевых, а Наташа ковыряет вилкой поминальный блин на тарелке и поглядывает на Пелагею Васильевну, усердно занятую жрачкой. Люба замечает этот Наташин взгляд, и опять у нее мурашки пробегают по спине, такая ненависть в этом взгляде…

Вера Александровна не пришла на поминки, хоть Люба и приглашала ее сосед как-никак помер.

«Нет, нет», — тихо ответила она и быстро постаралась ускользнуть с кухни, где происходил разговор. «А то зашли бы, блинка бы, рюмочку на помин души», — вдогонку сказала Люба. «Да нет, нет, нет», — забормотала Вера Александровна, словно испугавшись чего-то, и буквально убежала к себе в комнату. Странным показалось Любе поведение старушки. Ей вообще было не по себе — она словно потеряла точку опоры, до смерти Николая было все просто и ясно, хоть и погано, на некоторые вещи она старалась закрывать глаза, а остальное было вполне понятно. Теперь же, выпив пару рюмок за помин души убиенного Николая, она почувствовала, как у нее кружится голова. До нее вдруг дошло, что Николай не просто умер, что его убили, убили здесь, вот на этом самом месте, и убил не Вовка Трыкин, а кто убил, до сих пор неизвестно Ей, в общем-то, не было жалко Николая, теперь, после его гибели, она поняла, что никогда не питала к нему ни малейшей симпатии, больше того — он был ей неприятен, но эта тайна, которая нависла над их домом, над их семьей, была ужасна. Здесь, на этом месте, ножом в грудь, среди бела дня… И это странное поведение Веры Александровны, и этот ненавидящий взгляд Наташи… Боже мой…

— Не ценили, — то и дело бубнила Пелагея Васильевна. — Не уберегли.

— Да ладно вам, мамаша, — бурчал Иван, раскрасневшийся от водки. — Как они могли уберечь? Пил Коляка в последнее время да не поделил что-то с кем-то… Всего и делов-то.

Потом Ивану приспичило по нужде. Он вышел.

А вскоре Люба вынесла грязную посуду. И услышала шепот:

— Смотри, никому не вздумай сказать, что видела меня здесь. Урою, старая курва, — шептал зловеще голос Ивана.

— Я и не собираюсь ничего никому говорить. Это ваши дела, и меня они не касаются И нечего меня запугивать, — отвечал тихий голос Веры Александровны.

«Так, — подумала Люба. — Вот оно что…»

Она вернулась в комнату, надеясь, что Иван не слышал ее шагов в коридоре. Поставила грязную посуду обратно на стол.

— Потом все вместе унесу. Голова что-то кружится, — объяснила матери, глядящей на нее с недоумением.

Вскоре вошел потный, раскрасневшийся Иван.

Сел за стол. Налил себе и брату Григорию водки Потом поглядел на свою мамашу и налил ей тоже.

— Ну, помянем брательника Коляку! — провозгласил он с идиотской улыбкой на лице. — Пусть земля будет ему пухом!

Люба внимательно глядела на него. Заметила, что глазки у него бегают. Да, что-то тут не так…

Закончились поминки. Ушел вдребезги пьяный Сапелкин, уехала и мать. Братья Фомичевы отправились с мамашей спать в Наташину комнату, а Наташа, Толик и Люба легли в большой комнате…

Любе не спалось. Поздно ночью, когда все в доме затихло и из соседней комнаты послышался богатырский храп Пелагеи Васильевны, она на цыпочках прошла туда. Храпели все трое. С колотящимся сердцем нащупала светлый пиджак Ивана, сунула руку в карман, потом — в другой, внутренний. Вот оно… Толстая пачка денег ткнулась ей в руку. Она вышла из комнаты, в руке была пачка сто- и пятидесятирублевых купюр. А между ними было еще что-то. Люба так и ахнула! Это была ручка Николая — неприличная ручка с раздевающейся красавицей. Все ясно. И деньги это его, Николая… Ей с самого начала не верилось, что Николай мог пропить все деньги. Он хоть и пил в последнее время, но головы не терял. Люба пересчитала деньги — пять тысяч. Одну, значит, он на поминки дал. А было шесть. Так… Все ясно. Этот гад утром приехал из Сызрани, убил Николая, родного брата, и взял деньги… Что же ей теперь делать? Что делать? Надо положить деньги на место, тихо, аккуратно, а прямо с раннего утра позвонить следователю Николаеву, Гусев оставил его телефон. Чтобы этот гад не успел и проснуться, как его взяли бы тепленького, с деньгами и ручкой в кармане… Только бы сейчас не проснулся…