Следы: Повести и новеллы - [19]

Теперь очередь за Оселковым. Ему-то уж совсем не с руки. А он и не будет. Не дурак! Еще чего! Я и не жду.

— Много суровой и горькой правды в словах Петра Силыча и Ивана Осипыча (ну вот, как по нотам), и я думаю, были бы все основания для паники, все!.. Но только не в нашем объединении. (А это еще что? Нет, нет, я не возьму!) Есть у нас, слава богу, и у кого поучиться, есть, слава богу, кого и о помощи попросить. (Ишь куда гнет!) Молодому же режиссеру это не только необходимо, а и полезно. На будущее. (Почему у меня на языке привкус какой-то гадости? Почему в коленях зуд?.. На что намекает Григорьич?) Вот и смирите гордыню-то да и ударьтесь в ножки Петру Силычу, Ивану Осипычу… Помогите, мол, распутаться. И помогут! Честное слово!

Он Сел. А они молчали и ждали. Тихо так. В этой тишине в самый раз звякнуть коленками об пол.

— Нет уж, — мрачно произнес Ступин, когда, наконец, миновала эта страшная пауза, — довольно с нас. Учили, подсказывали, умоляли… А Васька слушает да ест! Хватит есть денежки-то государственные! Уж хватит!

На последней фразе он осклабился.

Но почему так темнит Григорьич? Лукавый ум. На слабых ступинских струнах хотел сыграть. Брожение внес. По-видимому, у него есть особые полномочия: периодически сдерживать разрушительный темперамент Ступина. Теперь уже вопрос будет выноситься на суд Большого совета студии как спорный. И все, следовательно, впереди. Не буду и я до времени ломать копья. Собственно, остался уж сущий пустяк: речи озабоченных, «лучников». Ступин махнул рукой — и редакторские стрелы дружно посыпались на меня.

После всей этой процедуры ко мне подошел один из «лучников» и, видимо, желая как-то оправдаться, тихо запел, суча перед моим носом ручкой и как бы взбивая суфле.

— Все может принять не такой уж плохой оборот для вас. Конечно, Ступин — сила, но и к словам Минца следует прислушаться. Ведь он в данном случае потенциально выражает точку зрения дирекции студии. Закрывать картину — дорогонькая штука: деньги-то затрачены. А художественные качества материала — дело спорное. Так что все еще можно повернуть.

— В самом деле? Есть надежда?

— Да… только не надо так громко… это сугубо между нами.

— Ах, разумеется, разумеется… полная тайна вклада.

Странно все-таки, почему Ступин не упомянул кадры с русалкой? Такой козырь!.. А может, он припрятал его?.. Эх, как же это я сразу не догадался, что он этот самый козырь на потом, на потом оставил!.. На потом оставил он и Васин сортир!.. Ах, я телятина!..

7. След отца

Каталоги, каталоги… Второй день не вылезаю из библиотеки. Меня омывает океан имен, человеческих судеб, борений… Может быть, наивно думаю я, где-то на дне этого океана спрятана великая крупица смысла, в которой сфокусирована вся прежняя и грядущая мудрость мира?..

Роясь в одном из ящиков, я случайно напал на знакомую фамилию. Вот и инициалы сходятся… Не может быть! Отец!.. Что ты здесь делаешь? Как попал сюда? Собственно, фамилия отца была упомянута здесь как объект одной ругательной статьи, где отец выступал в качестве консервативного элемента, противящегося реформациям в системе геологической службы. Но неужели это все, что осталось от него? Вообще-то отец писал мало. Но неужели это все? Единственный след? Я кинулся к другим, более специальным каталогам. Запестрели знакомые фамилии геологов… Повеяло Уралом, детством, домашним довоенным пирогом, гостями… А вот еще имена… его враги — «академики». И снова — автор разгромной статьи… И — никаких других следов.

Еще учась в школе, я часто слышал о какой-то войне отца с, «академиками». Я плохо понимал, кто такие «академики», да и вообще суть этих боев часто ускользала от меня. Я видел: отцу трудно. Хотелось прийти на помощь. А как? Собственное бессилие злило. Я думал: никогда не сумею помочь отцу, не сумею довоевать за него. Ну, а если правы они?

И вот однажды я очень сильно ошибся. Отец резко выступил против реорганизации геологической службы. И сразу же появилась эта статья. Я, охваченный энтузиазмом ломки, тут же отнес отца к ретроградам. Еще бы! Отец против нового! Тогда ведь все эти операции казались последним словом, оптимальным решением. Вскоре отец ушел на пенсию. А через два года умер. После его смерти было восстановлено статус-кво. Все оказалось сложнее, и уже в ретроградах оказался я сам.

…Гроб отца несли друзья-геологи. На отце лежали такие же светотени, как и на живых. Его голова, его черты еще были подчинены тем же пространственным отношениям, что и живые. Это, по-видимому, и вводило в заблуждение солнце. Кто-то из несших гроб споткнулся. Гроб пошатнуло.

— Не уронили бы… плот, — подумал я.

Узкий, из длинных и прямых бревен, плот плыл на плечах людей, чуть покачиваясь. Это был плот со старой пожелтевшей фотографии, висевшей в кабинете отца. На фотографии отец был молодой, небритый, в глубоких охотничьих сапогах…

Вот для какой святой идеи

Нужны нам эти Прометеи:

Титан, лантан, ниобий, торий,

Актиний, гафний и цирконий… —

гремел во мне некий языческий хор, заглушая звуки похоронного марша.

Отец специализировался по редким металлам. Было что-то наивное, архаичное, почти ломоносовское в этом зарифмованном отцом перечне редких металлов. Эти импровизированные строчки я подслушал однажды, когда застал отца над кроваткой внука. Негромко напевая, отец поверял внуку своих богов: