Следы на снегу - [50]

— Однако, плохо я рассказал. Много можно говорить, а не умею.

— И так все ясно, отец, — приободрил его Шелестов. — Важно, что ты сам все пережил, испытал все тяготы тех лет и вот сидишь с нами и рассказываешь.

— Да, правильно, — согласился старик. — Я и Пепеляева самого видел.

— А нас тогда еще и на свете не было, — сказала Эверстова.

Пока шла беседа, Надя осторожно запускала в котелок пельмени, они быстро закипели, дошел и глухарь.

— Ну, давайте кушать да отдыхать, — объявил, вставая, Шелестов. Есть будем в палатке. Заносите все туда.

В палатке было просторно, тепло и светло от раскалившейся печи. Все сняли шапки и кухлянки.

Расселись по правую сторону от входа. Эверстова поставила посередине котел с пельменями и раздала ложки.

Шелестов, прежде чем приступить к еде, подмигнул Эверстовой, и та без пояснений поняла команду. Она достала из мешка алюминиевый бидон с узким горлышком и начала разливать по эмалированным кружкам спирт.

— Сегодня можно двойную порцию. Условия, приближенные к фронтовым, сказал Шелестов.

Быканыров крякнул, потирая руки.

Эверстова наделила мужчин двойной порцией, а себе налила два-три глотка, да и те разбавила водой.

Все подняли кружки, и Петренко пошутил:

— Сто грамм за дам.

— За одну даму, — поправил Шелестов.

Шелестов сразу глотнул все, одним глотком. Петренко хотел последовать его примеру, но поперхнулся, закашлялся. Быканыров отпивал свою долю маленькими глотками, будто пил горячий чай, и после каждого глотка причмокивал. Эверстова еле одолела свою порцию и даже прослезилась.

— Спирт надо умеючи пить, — сказал Шелестов, принимаясь за пельмени. — И надо знать, когда пить.

— Как это понимать? — спросил Петренко.

— А так, — продолжал Шелестов. — Вот сейчас, после дороги, перед едой, перед отдыхом это даже полезно, а вот в дорогу — нельзя. Ведь ясно, что спирт не только возбуждает, придает аппетит, но еще и притупляет чувствительность. Хватишь на дорогу, и, кажется, мороз тебе нипочем, и в сон клонит, смотришь, и заснул, когда не надо, а то и отморозил что-нибудь. Недаром же есть поговорка: пьяному и море по колено…

— Правду говоришь, — сказал Быканыров. — В дорогу идешь — нельзя пить. Спирт уйдет — совсем холодно станет.

После пельменей дошла очередь до глухаря, Эверстова еле-еле разломала его на куски.

— Ну и птичка, — усмехнулась она.

— Что птичка? Хорошая птичка, — заметил Петренко, взяв себе кусок.

Шелестов тоже выбрал кусок, попробовал его зубами и положил на место, мотнув головой.

— Совсем старая птица. Сто лет ей. Не по моим зубам, — разглядывая глухаря, проговорил Быканыров.

— Выражаясь словами одного из героев Дюма, можно сказать: я уважаю старость, очень уважаю, но только не в жареном виде, — сказала Эверстова.

Раздался дружный смех.

— Придется твоего «сохатого», Грицько, отдать на съедение Таас Басу, — предложил Шелестов.

Из-под полога высунулась голова Таас Баса. Он посмотрел своими преданными глазами на людей и тут же лег. Его глаза как бы говорили: правильно, зачем вам мучиться? Давайте старого глухаря мне. Мои зубы с ним справятся.

Эверстова собрала куски и бросила их собаке.

Потом пили густо настоенный, почти черный чай и разговаривали на разные темы. Так Петренко узнал, что Эверстова была на его «ридной» Украине.

— В начале сорок четвертого года я была в Полтаве, училась на курсах радистов, все надеялась попасть на фронт, да так и не успела, — рассказала Эверстова. — А то, может быть, встретилась бы где-нибудь с Романом Лукичом.

Тот улыбнулся одними глазами.

— Вот уж на фронте мы никак бы не встретились.

— Почему? — задал вопрос Петренко.

— Я был по ту сторону фронта.

— В тылу у немцев?

— Да.

Петренко шумно вздохнул и сказал, обращаясь впервые к майору по имени и отчеству:

— Ну, вам, Роман Лукич, есть о чем рассказать. Это ведь не шутка — в тылу врага.

— Да, бывало всякое, — уклончиво ответил майор. Он вообще не любил много говорить, а тем более не любил говорить о себе. — Когда-нибудь, в другое время поговорим. Сейчас же я предлагаю отдыхать.

— А дежурить по очереди не будем? — поинтересовалась Эверстова.

— Не будем, — ответил Шелестов. — Имея такого сторожа, как Таас Бас, можно спать спокойно. Как, отец? — обратился он к Быканырову.

— Точно, Роман Лукич. Он за версту чужого учует…

Вскоре в палатке стояла тишина.

* * *

Проснувшись утром и высунув голову из спального мешка, Эверстова увидела майора. Он сидел по-восточному, подобрав под себя ноги, перед маленьким кусочком зеркала, прикрепленным к шесту, и брился.

Печь уже горела, и в палатке было тепло.

Эверстова обвела взглядом палатку и убедилась, что спальные мешки Быканырова и Петренко пусты.

«Здорово! — подумала Эверстова. — Оказывается, одна я всех переспала!»

Но рассвет едва-едва занимался.

Эверстова вылезла из мешка.

— Доброе утро, Надюша! — приветствовал Эверстову Шелестов, не поворачивая головы, и продолжал усердно водить бритвой по щеке.

— Доброе утро, Роман Лукич! Проспала я?

— Пока еще нет. Официально подъема не было.

— А вы знаете, как чудесно спалось. Я уже давно так не спала.

— Вы… — раздался снаружи голос Петренко. — Вы северянка, а что сказать мне, южанину? Я еще никогда не испытывал такого удовольствия. И если бы кто-нибудь сказал мне год, полгода тому назад, что можно так хорошо спать на таком морозе, в тайге, я бы ни за что не поверил.