Следы на песке - [165]

— Боюсь, мне снова придется проявить властность, — сказал Дэвид. — Я хочу сказать, Николь, что тебе надо поехать со мной в Комптон-Деверол.

Она высморкалась и подняла голову.

— Ты имеешь в виду, в отпуск?

— Если хочешь. Или… — Он на мгновение закрыл глаза. — Николь, за все те годы, что прошли с тех пор, как ты оставила меня, я ни разу не просил тебя вернуться. Ни когда ты ушла во время войны. Ни когда переехала в Америку, ни потом, когда ты жила во Франции… Я ведь не просил тебя вернуться?

Она покачала головой.

— А сейчас прошу, — нежно сказал он. — Сегодня я оставлю тебя здесь, с Фейт, а сам поеду в гостиницу с Оливером и Элизабет. Но завтра я хочу увезти тебя с собой в Комптон-Деверол. Чтобы ты осталась там, Николь. Чтобы снова жила со мной.

— Посмотри, что я нашла.

Фейт протерла глаза и посмотрела на протянутую Николь фотографию. Три сестры Ванбург с прелестными цветочными именами^[61] торжественно смотрели в объектив фотокамеры.

— Вот мама, — улыбаясь, сказала Фейт. — Мама, и тетя Айрис, и тетя Роза.

— Они смотрят с такой надеждой…

— Мама такая юная. Наверное, они снимались еще до войны. До Первой мировой. Интересно, что бы они подумали, если бы узнали, что с ними будет.

— Бедная тетя Роза сошла с ума. Мне Айрис рассказывала. По-видимому, это страшная семейная тайна. А что касается мамы… — Николь задумалась. — Я не могу представить. У нее был Ральф, и она путешествовала по всему миру, и у нее было трое детей…

— Четверо, — поправила Фейт. — Помнишь ребенка, который умер в Испании?

— Конечно. Четверо.

Фейт и Николь были одни в доме. Дэвид, Элизабет, Оливер и малышка уехали ночевать в гостиницу в Холт. Фейт посмотрела на часы. Она проспала почти четыре часа.

Николь положила фотографию в картонную коробку.

— Дэвид попросил меня вернуться к нему.

— И ты вернешься?

— Возможно. Я попробую. Я не знаю, получится или нет. Честно говоря, я боюсь. — Она посмотрела на Фейт. — А как ты?

— Как только закончим уборку, поеду домой.

— Мне не нравится, что ты останешься одна, — сказала Николь.

«Как трудно высказать вслух вновь вспыхнувшие надежды!» — подумала Фейт. Ей и самой трудно было поверить, что посреди отчаяния можно отыскать радость.

Николь продолжала смотреть на нее.

— Что случилось, Фейт? — Она прищурила глаза. — У тебя такой вид…

— Мне надо сказать тебе кое о чем. — «Сначала самое легкое», — решила она. — Я продала «Холли-Блю». Я продала магазин Оливеру.

Николь вытаращила глаза. Она открыла было рот, собираясь что-то сказать, но Фейт опередила ее:

— Дело в том, что магазин давно стал мне в тягость. Я думала, что он — именно то, чем я хочу заниматься, но это не так. А эта крыса… и разбитая витрина… Понимаешь, мне было неприятно, что меня пытаются выжить. И когда я поняла, что с меня хватит, я подумала об Оливере.

— Но я не могу представить, чтобы Оливер занимался магазином…

Фейт рассмеялась.

— Он и не будет им заниматься. Он снесет его и заработает кучу денег на строительстве уродливого нового здания. В Сохо сейчас полно таких новостроек. Район очень изменился с тех пор, как мы с Кон начали дело. А Дэвид сказал мне, что Оливер отлично умеет зарабатывать деньги на недвижимости.

— Но чем ты будешь заниматься, Фейт?

— Буду делать то, что мне нравится, — спокойно сказала она. — Всегда нравилось. Покупать и продавать старинные платья. Теперь таких людей называют антикварами. Мне не следовало открывать магазин. И мне не нужен другой магазин. Я буду много путешествовать. В Северной Африке можно найти замечательные вещи — например, восточные халаты и чудесные украшения. — Она улыбнулась. — Конечно, я иду на риск. Не знаю, что у меня получится, но хочу попробовать.

— Так у тебя поэтому такой счастливый вид? Потому что магазин тебя больше не связывает?

Фейт встала и подошла к окну. Из коробки со старыми украшениями, лежащей на подоконнике, она вынула нить бус венецианского стекла. Она помнила, как эти бусы обвивали шею Поппи.

— Не совсем, — проговорила она. — Оливер получил телеграмму от Гая. Он возвращается домой.

— Когда?

— Точно не известно. Но скоро. Он не поедет обратно в Африку, поскольку нездоров. Он возвращается насовсем, Николь.

— И?.. — прошептала Николь.

— И он приедет ко мне. — Она неуверенно улыбнулась. — Он попросил Оливера передать мне, что приедет. У него для меня подарок.

— Какой подарок?

— Не представляю. Даже не догадываюсь.

«Приезд Гая — сам по себе подарок», — подумала Фейт. Обхватив себя за плечи, она смотрела туда, где умирающее солнце бросало радужные отблески на мокрую траву.

— Он знает, где тебя найти?

— Думаю, да. — Фейт вспомнила ту комнату, где они обнимались на полу, а их тела покрывались пятнами пыли и солнца. — Гай всегда умел находить дорогу, разве не так, Николь?

Вечером они разожгли костер. Сначала они намеревались сделать это на заднем дворе, но потом Николь сказала:

— На берегу, Фейт, на берегу. Я понимаю, что это не папин день рождения, но мы должны пойти на берег.

Они набрали выброшенных волнами на гальку сухих веток, разожгли огонь и вывалили сверху груду старых писем, изношенной одежды, обломков мебели, вытершихся одеял. Фейт казалось, что каждая искорка, пляшущая в небе, уносит с собой воспоминания. На этой табуретке со сломанной ножкой Поппи сидела на кухне и чистила картошку, этот обтрепавшийся галстук Фейт сама когда-то купила Ральфу в Бордо. Пламя поглощало память и улетало огненными блестками в чернильное небо. Николь, в побитой молью норковой шубке, стояла рядом. Волны плескались о берег. Николь взяла ее под руку, и Фейт подумала: «Правила Мальгрейвов: держаться вместе во что бы то ни стало». Слезы, скатывающиеся по лицам сестер, сверкали, как капли золота.