Следы на мне - [2]

— Как опрометчиво вы высказались, юноша, — услышали мы от окна голос профессора Орёл, — ох, опрометчиво. Ну зачем вам было это нужно! Трудно же вам будет здесь учиться. И вообще, наверное, будет трудно. Осторожнее надо… А впрочем, продолжим… Основным объектом изучения……

Как же она была права! Всё-таки профессорами в те времена становились только достойные этого звания люди.

Василий Николаевич Данков, наш декан, невзлюбил меня сразу. Нет, не подумайте, он не обиделся, не рассердился, не счёл моё замечание и моё обращение к нему дерзостью… Он просто разглядел меня и запомнил. Он не любил всех. Вообще всех… Не знаю его отношений с родственниками и знакомыми, но студентов, преподавателей и прочих сотрудников он не любил. И тут лучше было быть частью нелюбимой им человеческой массы, чем конкретным человеком. То есть, он меня разглядел, запомнил и невзлюбил конкретно и персонально.

Только теперь я догадываюсь, какой трудной и несчастной была его жизнь и работа. Он придавал огромное значение и непреклонно настаивал на посещаемости лекций, особенно первых утренних лекционных пар. Его не так интересовали оценки студентов, как их присутствие на занятиях. И он за этим следил. Ох, следил!

Должен напомнить, что Данков был деканом филологического факультета Кемеровского госуниверситета. То есть, факультета, который выпускал и выпускает в основном будущих учителей русского языка и литературы. А это значит, что на 95 % студенческий состав филфака был… женский. Точнее, девичий. А девчонки, которые поступали на филфак, в основном были из райцентров, городков, посёлков и деревень. Очень редкие парни-филологи, были… как бы это сказать… очень странными парнями (кроме меня, конечно:). Я это к тому, что в общежитии жило больше половины всех студенток нашего факультета.

Очень часто Данков врывался в самом начале первой лекции в аудиторию, быстро делал перекличку, быстро устанавливал отсутствующих, потом по списку узнавал, кто из них живёт в общежитии и в каких комнатах. После этого он бежал туда. Редко, когда кто-нибудь мог опередить его и предупредить несчастных.

Он как какой-то неукротимый смерч проносился по этажам, без стука вламывался в комнаты, а если двери были закрыты, он сотрясал их такими страшными ударами или даже выбивал эти хлипкие общежитские двери. Нагота, визги, застигнутые в утренней неге парочки не смущали его. Он забегал в комнаты, срывал со спящих или уже проснувшихся одеяла, бросал эти одеяла на пол…

— Это так вы учитесь. Приехали изучать словесность! Зачем вы приехали? А-а-а??!… — орал он.

Говорили, что одна третьекурсница запустила в Данкова тарелкой, когда он ввалился утром в их комнату. Данков ловко тарелку поймал одной рукой, сказал: «Та-а-а-к!» — и раздавил эту тарелку своими огромными пальцами и побежал дальше.

После такого рейда Василий Николаевич вызывал всех застигнутых к себе в деканат, и по одному, а точнее, по одной карал. Всех доводил до слёз. Это было обязательно. Об этом знали. Но слишком быстро пускать слезу тоже было нельзя. Он не верил быстрым слезам. Те же, кто решался бороться и не плакать… Короче, плакали все.

На первом курсе я мало сталкивался с деканом, во-первых, я дисциплинированно учился, не болел и посещал все лекции и занятия, во-вторых, я имел отличные оценки. Но после первого курса меня забрали служить. Попал я на флот и прослужил три года. По возвращению я был уже другим. У меня был более конкретный и целенаправленный интерес к филологии, то есть, более избирательный интерес. Но меня ещё сильнее интересовала жизнь, а значит, я давал много поводов Василию Николаевичу Данкову быть мною недовольным и вызывать меня к себе в кабинет.

Это был более чем скромный кабинет. Не помню этого кабинета. Главное в этом кабинете был сам Данков.

Даже вернувшись со службы на флоте, и, казалось, насмотревшись разных людей и ситуаций, я не без содрогания заходил в кабинет к Данкову. На меня он не кричал после моего возвращения с флота. Он меня ненавидел особым образом. Сам он в армии не служил и с теми, кто побывал в вооружённых силах, сталкивался редко. Он, видимо, догадывался, что орать на меня бесполезно, и еще он подразумевал какой-то неведомый ему опыт, который был у меня. Поэтому он смотрел на меня просто с брезгливым презрением, морщился и покачивал головой. Это у него получалось здорово. Было обидно.

А однажды я не выдержал такого его взгляда, что-то дерзко ему сказал. Он как-то подался вперёд, точнее, в мою сторону, стал привставать из-за стола, мне даже показалось, что он хочет меня ударить. Но вместо этого он, глядя мне в глаза, нашарил на столе обойный гвоздь, их на столе зачем-то лежало несколько, взял его и большим пальцем левой руки вдавил в полированный стол по самую шляпку. От этого по полировке побежали трещинки. Данков был страшно сильный.

На всех собраниях, когда собирался весь факультет, он нас ругал. Ругал сильно, разнообразно и изобретательно. Его ругань перерастала в речи. Все эти речи сводились к тому, что он не понимает, зачем мы, студенты, изучаем русскую словесность, зачем мы пытаемся читать книги, зачем мы мешаем жить хорошим людям (кому именно, он не уточнял), зачем мы мучаем его, зачем мы поступили в университет, дышим, родились.