Следы ангела (сборник) - [7]

В ту же ночь и полыхнул лес у деревни. Ох, Царица Небесная, вот страх-то какой всех обуял, это ж все поняли сразу – нет спасения. Огонь так и пер, деревья под ним вековые, как солдаты от пулемета, падали, а лес-то совсем по ту пору близко к домам стоял, стеной, по всему периметру – и вот стена огня. Господи, да откуда она взялась-то, стена эта окаянная – никто не понял, вроде, как и пожаров лесных не было вокруг замечено, явно, цыгане мстили, а кто еще-то? И ведь знали, что пока с речки воду таскать начнут, все уж на дома перейдет, да и где воды-то столько взять? Даже если бы речку мы со всей ее мощью на огонь этот тогда вылили – не помогло бы. Никакими силами: ни человеческими, ни природными стихию ту не остановить уж было. Все и высыпались из домов, ясное дело. Документы, деньги, тряпье какое по мешкам да карманам рассовали. Мы-то с мужиками канавы давай рыть. Да куда там?! Понимали, что не поможет – пепел уж на дома пошел, огненный снег, ага. Бабы стоят, смотрят, ревут, дети ревут, скотина, тоже ведь тварь Божья, блеет, мычит, лает, ох ты, Господи, никак, конец света так и выглядит. Все, в чем есть и ни с чем, только с душами своими перед огнем встанем.

И тут – отец Никодим бежит. В рубахе белой, растрепанный, как есть, только проснулся, в чем был, в том и выбежал. Икону Матери Божьей перед собой держит, слезы из глаз катятся, что-то бормочет, запыхался уж весь, когда до всех добежал-то. И вдруг как крикнет: «Уйдите за меня все, за меня, я кому говорю!» А сам с иконой-то прям к лесу, на огонь.

«Ой, держите его, – бабы завизжали. – Мужики, держите, задохнется же!» Мы лопаты покидали, к нему все: «Ты что сдурел, отче? Отойди». А он так посмотрел на всех на нас, на мужиков, сильно посмотрел, словно вот всех оглушил взглядом. И опять орет: «Не доводите до греха, уйдите за меня. Христом Богом прошу, люди вы нет?!» – «Да ты что делать-то собрался?» – «Уйдите, говорю!» И кинулся, прям на огонь. И молится, значит, икону перед собой держит и идет на огонь. А огонь, ох ты, Боже милостивый, огонь-то от него. Все так охнули. Пуще прежнего завопили бабы…

И уж сражение-то какое началось, человека-то святого с огнем! Да только огонь сначала от отца-то Никодима отступился, а потом с новой силой разгорелся. И вот уж казалось как будто и дома, что с краю стояли, загорелись, сам видел, как кровли их и медузы пламени в одной кутерьме завертелись, красиво и страшно! Всегда так, когда стихия бушует: для глаз загляденье – для сердце потрясенье.

Мы-то все назад пятимся, дальше от огня, он гривами пламени нас гонит, плюется, а отцу Никодиму хоть бы хны. Стоит лицом к лесу, крестится. Прислушались мы невольно к молитве-то его:

…Смиренно молим Тя, всесильная рода нашего Заступнице, сподоби на немощныя и грешныя Твоего Матерняего участия и благопопечения. Спаси и сохрани, Владычице, под кровом милости Твоея…

И как он молился-то тогда! Эхо его трещало вместе с лопающимися от температуры деревьями, шифером и стеклами, а иногда казалось, что весь мир вокруг лопается от голоса его и плавится от его сердца, с таким жаром он молился, с такой искренностью, слезы у всех на глазах навернулись. А огонь-то, огонь вроде как смирятся начал, я сначала подумал, показалось, засмотрелся, глаз замылился, а потом гляжу – нет, огонь и правда отступает потихоньку, отец Никодим снова на него пошел, а стена огненная от него, он на нее, она от него, как завороженная. Сила молитвы той, видимо. А молитва, право, хорошая, мощная. Вот послушай, какие слова тама есть.

…В час же грозного посещения Божия, егда огнем возгорятся дома наша, или молниеносным громом устрашаеми будем, яви нам милостивое Твое заступление и державное вспоможение: да спасаеми всесильными Твоими ко Господу молитвами временного наказания Божия эде избегнем…

И вот молится он, а огонь все отходит, и тут, как будто Змей Горыныч хвостом своим, из леса как махнет, да прям всей своей силой на отца Никодима. Все, домолился заступничек наш. И зачем полез? Зря только себя угробил. А нет, глядим, как только пламя-то на тонкие змейки поделилось, да осыпалось – стоит батюшка-то и молит, все молит, и снова на огонь идет. Все дрожит от зарева до горизонта, вроде, как от молитвы содрогается, дрожит, языки кажет свои зловещие, но отступает.

… временного наказания Божия эде избегнем и вечное блаженство райское тамо унаследуем: и со всеми святыми воспоем Пречестное и Великолепное Имя….

Это он, значит, молитву Божьей Матери перед иконой Её Неопалимая Купина читал, а икона-то у него как раз эта-то в руках и была, это уж мы потом узнали. Сейчас образ на видном месте в нашем храме стоит, все перед ним кланяются, прежде всего, всегда свечи перед ним ставят.

А тогда-то, в ту ночь, батюшка еще молитвы читал. И тропарь читал. Пока вконец огонь не отогнал от деревни, чудо, говорю тебе, чудо самое что ни на есть, настоящее чудо сделал он. Ведь сгореть должны были все дома наши, все село в углях бы валялось как после немцев. Эна, вон как, видишь, бывает, есть Бог-то на свете. Есть.

А на следующий день отец Никодим слег, оно и понятно – всего себя отдал, изжог ради нас. Лежал у себя и никого не пускал, только плач его слышали, да стоны. Бедняжка, ага. К четырем часам, помню, все у его избы собрались, все бабы ревут тоже, прощения просят у него. Бабки надоумились в храм пойти за него молиться, не все наши пошли тогда, но были и те, кто до этого и порога не переступал. Но сила молитвы грешников – это не сила человека Божьего, неделю мы в общем отмаливали батюшку, потом уж начал выходить помаленьку к нам, весь бледный, постаревший, осунувшийся.