Следствием установлено... - [3]

Сколько Колька помнил себя — отец пил. Когда первый раз он увидел подвыпившего отца, его разобрало любопытство и он спросил:

— Мам, а ма, почему папа шатается?

Отец все чаще приходил домой пьяным, и Колька уже ничего не спрашивал у матери, он прятался, потому что папа становился чужим и страшным. С тех пор в Колькиной душе прочно поселился страх.

Степан Кондратьевич справедливо считал, что сына надо приучать к порядку с малолетства, но воспитательные порывы его обычно проявлялись, когда он был нетрезв.

— Где Колька? Почему, подлец, уроки не делает? — спохватывался он вдруг.

— Играет он во дворе, — испуганно отвечала Ксения Ивановна, старавшаяся, чтобы сын в такие минуты не попадался отцу на глаза. — Да и уроки сделал.

— Проверю... — Степан Кондратьевич выходил на балкон и грозно кричал: — Колька! Домой!

Услышав зов отца, Колька стремглав летел домой, он хорошо знал: малейшее промедление чревато неприятностями. Но ничего не помогало. Лучшее, чего можно было ждать — это долгие, маловразумительные и грубые нотации. А чаще всего отец уже ждал его с ремнем в руках.

Ксения Ивановна пыталась защищать сына, вырывала ремень, но Степан Кондратьевич резко отталкивал ее, гневно кричал:

— Прочь, заступница! Ишь, избаловала мальчишку!

Потом Колька лежал у себя на кровати, горько всхлипывая, и отпихивал мать, пришедшую утешать.

Знакомясь с кем-нибудь из сверстников, Колька прежде всего выяснял:

— Тебя наказывают дома? — и, если получал утвердительный ответ, уточнял: — Бьют? — Ему почему-то хотелось, чтобы всех наказывали и били, как его.

Учился он неважно. Пропускал занятия, часто опаздывал в школу. Самое скучное для Кольки было делать уроки. Когда он садился за стол, его охватывало тяжкое уныние, особенно из-за математики, и он старался делать только что-нибудь другое, более интересное.

Кольку очень тянуло к ребятам сильным и независимым. А Славку Лазарева он просто боготворил. Еще с тех пор, как Славку в пятом классе прикрепили к отстающему Хрулеву, Колька неотступно следовал за ним и охотно участвовал в его проделках. Многие учителя даже поговаривали в учительской между собой, что Хрулев — это тень Лазарева.

Славка охотно давал ему списывать домашние задания — это позволяло Кольке небезуспешно балансировать на грани между середнячком и отстающим. В свою очередь, Колька платил своему «наставнику» искренней преданностью.

Особенно хорошо Хрулев чувствовал себя, когда они со Славкой и Димой стали приходить к Саше. Здесь все было интересно: и разговоры на взрослые темы, и разные вещицы и, главное, Рянский обращался с ним как с равным.

Как раз сегодня Саша пригласил их послушать новые записи, но радость померкла, когда Колька вспомнил, что родителей вызывают в школу.

Он снял с газовой плиты кастрюлю, плеснул прямо из нее в тарелку супу и стал вяло есть, продолжая мучительно искать выход. Но перед ним все время разворачивалась одна и та же картина: Елена Павловна листает журнал и показывает отцу Колькины «достижения».

«Ну зачем я убегал с математики? — моя тарелку, он вспомнил, сколько пропущено, и скривился, как от зубной боли. — Что делать? Что же делать? — Колька, не замечая, давно уже ожесточенно тер сухую тарелку. — А если, если...»

Колька мигом собрался и помчался к Димке Осокину.

Тот как всегда возился с транзистором.

— Ты чего, к Саше? — удивился он. — Так ведь рано. Мы на семь договорились.

— Не-е, Дима, я к тебе. Помоги. Ты же знаешь, Елена моих вызывает, за математику. Представляешь, чем пахнет? — Колька поднял указательный палец и выразительно цокнул.

— Да я чем помогу? — вскинул голову Димка.

— Журнал припрячем... Ну, на время... Тогда Елене показывать нечего будет, и сколько было пропусков уже никто не узнает, — убеждал Колька.

— Да ты что? — Димка растерялся от такого предложения.

— Понимаешь, я бы сам увел, но на меня же сразу подумают. Елена сходу заявит: «Это дело рук Хрулева, — подражая голосу учительницы, произнес он, — только ему выгодно исчезновение журнала». А на тебя никто не подумает, понял?

Димка молчал.

— Слушай, Димка. Можешь ты хоть раз в жизни сделать что-нибудь стоящее? Для товарища... Или вечно за своими транзисторами от всего сторониться будешь?

Димка молчал.

— Эх ты, трус! — бросил Хрулев, направляясь к двери.

— Подожди... — сдавленно произнес Димка. Он вдруг обрел невесть откуда взявшуюся решимость поступить так, чтобы ребята изменили наконец нелестное мнение о нем. — Надо подумать, как это лучше сделать...

* * *

Шутливо-официальный тон, каким встретил его Арслан, едва он переступил порог, не оставил у Соснина ни малейших сомнений, что за веселостью Туйчиева скрывается серьезная озабоченность. Таков уж был Арслан. Принимаясь за расследование очередного дела, он испытывал волнение, не покидавшее его до конца следствия, волнение, вызванное опасением, что вдруг не удастся разоблачить преступника. Он почти физически ощущал страдания потерпевших и потому рассматривал нераскрытое преступление как предательство тех, кто верил ему, надеялся на него. Туйчиеву уже давно не давали легких дел: должность старшего следователя обязывала ко многому. И Николай вполне его понимал и даже завидовал, будучи уверенным, что все это обостряет профессиональное чутье. Себя же Соснин порой с досадой считал просто толстокожим.