Следствием установлено - [17]

Антон подошел к телефону и стал звонить в райотдел, чтобы доложить подполковнику или Кайрову о своих невеселых делах и попросить срочно сделать запрос в воинскую часть, где служил Юрий Резкин. Как назло телефонная линия с райцентром оказалась поврежденной. «С утра не повезет – весь день кувырком», – Антон зло положил телефонную трубку и решил пойти выспаться – до приезда Чернышева все равно делать было нечего.

Выходя из кабинета, чуть не столкнулся с маленькой плотной девушкой. Узнав Ниночку-разлучницу, извинился и машинально спросил:

– Столбов не вернулся домой?

– Сегодня обещал вернуться, – прощебетала девушка и скрылась в бухгалтерии, откуда доносился громкий стук костяшек на счетах.

«Надо будет сразу его допросить. Не так, как тогда, при первой встрече, или как сегодня Зорькину, а со всей официальной строгостью», – твердо решил Антон, выходя из конторы.

День, как предсказал утром Чернышев, оказался по-настоящему жарким. Деревня словно вымерла. Екатерина Григорьевна спросила встревоженно:

– Не заболел ли? Вид усталый, да и вернулся что-то рано.

– Не выспался ночью, – успокоил ее Антон.

В комнате было прохладней, чем на улице. Из распахнутого настежь окна пахло разогретым малинником, слышалось ленивое чириканье воробьев. Раздевшись, Антон лег на кровать, но спать совсем расхотелось. Из головы не выходила встреча с Зорькиной. «Экстравагантная особа. В белом халате, туфлях-лакировках, с маникюром… – рядом с Зорькиной Антон мысленно ставил приземистую Ниночку-разлучницу и скептически улыбался. – Неприметная Ниночка отбила Столбова у красавицы-певуньи, которая на всех фестивалях берет первые места… Бред! Назвав Ниночку разлучницей, Зорькина, конечно, шутила, но это была злая шутка. Отчего эта злость? Отчего Зорькина так нарядилась на работу? Птицеферма, конечно, не свинарник, но лакированные туфли… А туфельки хотя и новые, но старомодные. Такой фасон был в моде лет пять или семь тому назад. Почему она сейчас их носит? Берегла до тех пор, пока устарели? Чтобы совсем не пропали, решила на работе добить?…»

Антон представлял сейчас Зорькину так отчетливо, будто видел ее наяву – жесты, улыбку, одежду, слышал интонации голоса. Чем больше копался в воспоминаниях, тем стыднее становилось за свое поведение – ну, честное слово, растерялся как мальчишка, впервые увидевший красивую девушку. От стыда поморщился и вдруг хлопнул ладонью по лбу – в уголках голубой косынки Зорькиной были маленькие белые якорьки. «Пижон! Такую деталь упустил. Косынка с якорьками, наверняка память о моряке. Девчата ведь тают от такой сентиментальщины… Но почему она его скрывает, моряка этого? Кто он такой, жених-заочник? Как они познакомились? А может, Маркел Маркелович ошибся, что Зорькина с моряком переписывалась? Может быть, с каким-нибудь летчиком или танкистом?

Лежать стало невмоготу. Антон оделся и вышел во двор. Под карнизом крыльца увидел длинные бамбуковые удилища и вспомнил, что прошлым вечером Маркел Маркелович хвалился: «В озере у нас добрые окуни водятся». Вспомнилось, как в детстве целыми днями мог торчать на берегу с удочкой. Вместе с Екатериной Григорьевной разыскал под крыльцом банку с червями, выбрал самое длинное удилище и тропкой, через огород, пошел к озеру.

По дороге вдоль берега изредка пылили автомашины, высоко нагруженные тюками прессованного сена. Колхозники, видимо, воспользовались ведром и старались не упустить ни одного погожего дня.

В озере с визгом бултыхалась ребятня. В деревне, как обычно в сенокосную пору, было тихо. Только в одном дворе, неподалеку от Чернышевых, басовито орал плачущий ребенок и надсадный женский голос кого-то костерил на чем свет стоит:

– Пронька! Ох, Пронька, оглоблей тебя по макушке, сколько можно вдалбливать, чтоб глядел за дитем?! И что ты за человек уродился, даже к своему кровному дитю никакого сочувствия не имеешь! Да за какие грехи послал боженька тебя на мою голову?!

– Чо расшумелась?… – огрызнулся заспанный мужской голос.

– Оглоблю через плечо! Степка на раскаленные угли сел, а тебе хоть бы хны!

– Пусть смотрит, поносник, куда садится… Откель там угли очутились?

– Щас только утюг опростала, не успела отвернуться, а он уж мигом – тут как тут. Ну надо же так – все штаны наскрозь пропалил, хоть выбрасывай теперь…

Ребенок на одной ноте сипло кричал.

– Да не вопи ты, несчастье! Ничего твоей заднице не сделается, куда ты только ее не совал, горе мое луковое, – одним духом выпалила женщина и без передыха снова принялась за Проньку: – Да я ж завтра пойду к председателю с заявлением, чтоб он выпер тебя с бульдозера, это ж надо – в разгар сенокоса совсем заспался мужик. Ох, Проня, Проня, кончится мое терпение, вот увидишь…

Антон перешел дорогу, облюбовал место на берегу озера, наживил крючок и забросил леску. То ли время для клева было неподходящее, то ли оттого, что плескались и громко кричали купающиеся неподалеку дети, но поплавок ни разу не дернулся.

Морила духота. Солнце даже через рубашку немилосердно палило спину. Антон смотал леску и решил искупаться.

Вода у берега была теплой, как парное молоко. Размеренными крупными саженками поплыл к острову. Легко отмахал почти половину расстояния, оглянулся и подумал, что так далеко еще ни разу не заплывал. Отдохнув на спине, развернулся и поплыл к бултыхающейся, визжащей детворе. Заметив его, дети перестали брызгаться водой и что-то закричали, размахивая руками. «Дяденька… там родники…» – только было разобрал Антон и почувствовал, как все тело словно кипятком ошпарила ледяная вода. Не раздумывая, рванулся в сторону, но вдруг ноги свело от холода. Изо всех сил стал грести руками – берег придвинулся заметнее, но судорога теперь уже сводила все тело. Антон перевернулся на спину, надеясь отдохнуть, однако стянутые режущей болью мышцы не расслаблялись. Попробовал достать дно, не рассчитал вдоха и хлебнул воды. Тотчас вода стала заливать нос, уши, захлестывать глаза. Из последних сил греб стопудовыми непослушными руками, а берег почти не приближался. «Дотяну… Дотяну… Дотяну…» – упрямо стал твердить про себя. Старался приподнять из воды лицо, чтобы глубже вдохнуть, но вместо воздуха широко открытым ртом хватал воду. «Сон в руку!… Сон в руку!…» – набатом загудело в голове. Мучительно старался вспомнить, от кого и по какому поводу слышал эти слова. Память не подчинялась, но он напрягал и напрягал ее, словно от этого зависело спасение. «Это мама говорила, когда сон сбывался», – наконец вспомнил со странным равнодушием и почувствовал такое облегчение, будто глубоко вдохнул спасительного воздуха…