Следствие ведут дураки - [32]

– Нет? Ничего нет?! Другие руки покажи!

– Дру-гие? – пролепетал Иванушка Александрович, пятясь. – Как… другие? Я же тебе не… каракатица, осьминог там какой-нибудь… по несколько пар рук чтобы…

– Хватит дурить, Семеныч! – властно вмешался Осип, хлопнув взвинченного хозяина дома по плечу. – Тут, я вижу, дело глухо: дверь настежь, жмурик в подвале, сейф стырили, да еще вино выпили. Что в сейфе-то было?

Гарпагин уже немного успокоился и теперь только клацал зубами, как от холода или в лихорадке. Услышав вопрос Осипа, он горестно застонал.

– Чаво там такое-то? Деньги? Побрякушки голдовые? Брюлики? – выспрашивал Осип.

– Там вся моя жизнь… – жалко отвечал Гарпагин.

– Вместительная у тебя жизнь, Стяпан Семеныч, нечаво сказать, – отозвался Осип. – А чаво тама конкретно было-от?

– Деньги…

– Много денег?

– И еще драгоценности… от моей покойной жены, она же была аристократкой… баронессой де Журден.

– Много денег-то и драгоценностей? – повысил голос Осип. – На какую-от сумму?

– Да на несколько… – Гарпагин вдруг осекся и почти с ужасом посмотрел на Осипа. Лицо Моржова, квадратное, с нависающими над низким лбом полуседыми прядями и близко посаженными к переносице небольшими поблескивающими глазами показалось ему зловещим. В губах российского «следователя Генпрокуратуры» нарождалась недобрая сардоническая усмешка. По крайней мере, так показалось всполошенному Степану Семеновичу.

– Несколько – чаво? – уточнил Осип. – Несколько миллионов? – И, не дожидаясь ответа Гарпагина, присвистнул и проговорил:

– Дык что же мы тут стоим? Полицию надо вызывать! Не люблю я этих ментяр, конечно, они что у нас, что здесь, должно, одинаково гнилые, но кады ж стольки-от пропало!

– Се-е-ейф… – простонал Гарпагин. – Швейцарский, мне его подарили… он один стоит несколько тысяч долларов!..

– Да чаво о тыщах кипешиться, коли «лимоны» увели! – возмутился Осип. – Беги, Ванька, вызывай полицию! Ах, да! – спохватился он. – Ты же по-хранцузски только свой «катр, сис» знаешь! А я по-хранцузски и того хуже – только «Гитлер капут»!

Степан Семенович попытался выпрямить спину. Казалось, он постарел лет на двадцать и из вполне приличного пожилого мужчины, пусть даже несколько запущенного вида, превратился в дряхлого старика. Сразу бросались в глаза и морщинистая шея, и тусклый оловянный взгляд, и тощие сутулые плечи, и отсутствие двух передних зубов, что в Западной Европе вообще нонсенс.

– Я сам позвоню… – надтреснутым голосом, как будто-то расщепляющим гортань, произнес он.

* * *

Комиссар Руж, невысокий круглый толстяк с добродушной физиономией любителя хорошо покушать и запить все это добротным вином, вкатился в подвал и тут же, как горох, рассыпал длинные трескучие фразы на быстром парижском диалекте, который с трудом понимали даже жители южных департаментов Франции, а не то что гости из России, вооруженные разве что сакраментальным «шершеляфамом» и упомянутым «катр-сисом». Вместе с комиссаром в подвал вошли два рослых полицейских-ажана и два сотрудника медицинской службы в белых комбинезонах и почему-то бородатых, как Карл Маркс и Фридрих Энгельс.

Обилие растительности на лицах не помешало им за несколько секунд констатировать смерть несчастного Жака от черепно-мозговой травмы, «не совместимой с жизнью», как о том пишется в отчетах судмедэкспертизы.

– Месье Гарпагин, – залопотал комиссар Руж, – сейчас вы и эти люди, – он указал на Осипа и Астахова, – проедемте с нами, составим протокол об убийстве и краже. Ведь имела место кража?

– Лучше бы меня убили вместе с ним, – трагическим голосом выговорил Гарпагин.

Комиссар Руж не понял ни слова, потому что эта фраза была сказана на русском языке, но сопровождавшая эти слова гримаса на лице Степана Семеновича была столь красноречива, что он незамедлительно выразил свое сожаление и готовность приложить все свои скромные силы к расследованию этого преступления.

Впрочем, в участок не поехали: Гарпагина охватила слабость, и комиссар Руж, как видно, человек жалостливый, предложил почтенному рантье выполнить все официальные процедуры дачи показаний на дому.

Так и сделали. Поднялись наверх, в гостиную. Пока Лиза и один из медицинских Карлов Марксов хлопотали над полубессознательным Степан Семенычем Гарпагиным, комиссар Руж уселся напротив бледного, как полотно, Ивана Саныча и начал что-то быстро говорить. Из речи комиссара Ружа Астахов понял только слово «труа». Потом негромко кашлянул и проговорил по-английски:

– Господин полицейский, я не владею французским языком. Если возможно, я мог бы говорить с вами по-английски.

Комиссар Руж выпрямился. В его лице появился интерес, в сытых отлакированных глазках мелькнули искорки.

– А кто месье по национальности? – спросил он по-английски с сильным акцентом.

– Russian, – ответил Иван Саныч. – Из Петербурга. Слыхали, наверно, про такой город?

– О, Russian! – воскликнул тот. – Мой дед был русский. Из Одессы. Это ведь русский город, да? Его звали Яков Либерзон. Это хорошо. А где ваши документы? Разрешите на них взглянуть.

– Чаво он грит? – вклеился Осип, владевший английским еще хуже, чем французским (на коем он, как известно, знал только «Гитлер капут»).