Следствие разберется - [35]

Во вторник, третий день после субботы, левиты в Храме пели Песнь Асафа: «Бог явился в сонме великом, в Небесном суде вершит Он суд: «Доколе будете вы судить несправедливо и потакать злодеям?..» Но не постигнут и не поймут они, блуждают во мраке, сотрясаются все устои земли».

XVI

17 октября 2017 года выпало на вторник. Меня привезли в Басманный суд для очередного продления меры пресечения. «Пусть правосудие хлынет как вода, и правда – как неиссякающий поток», – вдохновляла меня Книга пророка Амоса. Но Артур Геннадьевич Карпов своё вдохновение черпает из других колодцев. Он бесспорный победитель забега в мантиях от предвзятости к беззаконию. Встречаться с ним в судах мне довелось чаще, чем с другими участниками подобных «весёлых стартов». Нельзя не посвятить ему отдельной главы.

Легенда об искусном и хитром судье Артуре

Я поведаю читателю лишь о тех подвигах достославного Артура Карпова, которым лично сподобился быть свидетелем и даже невольным участником. Другие же бесчисленные подвиги сего судьи и чудеса, им прилюдно творимые, оставлю несомненно более совершенным перьям просвещённых летописцев и поэтов, которых заслуживают личность и эпоха славного Артура.

Но вначале кратко опишу моего героя. В затхлых коридорах бесчисленных судов, опутавших паучьей сетью мою бедную родину, трудно сыскать более отвратительного, лживого и беспринципного существа. При этом внешность он имеет дородную и обманчиво благородную. Мантия красиво облегает его статную фигуру, походка тверда и решительна. Зычный голос его звучит твёрдо, но в то же время речь не отличается внятностью и членораздельностью. Впрочем, и в речах его товарищей, членов продажного судейского ордена, мало кто из посторонних может разобрать осмысленное содержание с первого, а то и со второго раза. Сказывала мне одна весьма знающая старуха, что судей уровня Артура специально умелые риторы учат говорить так, чтобы клубы значительности вились вокруг слов их, а связных мыслей невозможно было бы ухватить. Постигают они это мастерство, дабы чернь из подсудимого простолюдья или докучливые выскочки из адвокатского сословия не поганили своим произвольным толкованием священной абракадабры, доступной пониманию лишь посвящённых. Однако есть в судейских речах такие обязательные для произнесения фразы, которые невозможно обратить в абсолютную бессмыслицу, которые, как бы судья ни старался, всё-таки содержат толику умопостижимых сведений. Такие места надлежит проговаривать томным, но быстрым шёпотом, неуловимым ушами простых смертных.

Злые глаза Артура, глазёнки-лютики, обычно глядят сквозь человека, как бы того человека и вовсе перед ним нет. Когда же приходится Артуру по необходимости делать вид, что он слушает оправдания судимых им жалких людишек, в глазах его отражается смесь досады и недоумения. Что они могут сообщить суду такого, что заставило бы Артура усомниться в решениях, которые заблаговременно сообщили ему сильные мира сего? Ничего. Но судья вынужден соблюдать докучливый ритуал, ибо такова воля пославших его, тех, кто мудрее и выше. Обыкновенно в своё оправдание людишки издают жалкое блеяние, не нарушающее предписанного ритуалом порядка. Но иногда встречаются и неразумные, бесноватые, дерзающие возражать. В таких случаях непроницаемые матовые глазки начинают поблёскивать, краснеть и прямо-таки буровить несчастного, оказавшегося на беду свою в воле злобного Артура. Признаемся, что изредка кто-нибудь нет-нет да и смутит искусного судью. В такие постыдные минуты в его глазах можно уловить движение, намекающее на его человеческую природу. Не подумайте, что я имею в виду что-нибудь вроде совести – нет, конечно же нет; только раздражение, трусость и мстительность.

Но довольно предуведомлений. Перейдём к подвигам.

Семнадцатого октября Артур притворно гневался из-за дурного качества материалов, представленных ему следователем. Артистизм на грани скоморошества – его конёк, ценимый, я думаю, силами и начальствами. В кулуарах он «похлопывал по плечу» адвокатов, хвалил их выступления и доверительно жаловался на некачественное расследование, которое его, судью, ставит в крайне затруднительное положение, ведь ему необходимы хоть мало-мальски убедительные доводы и хоть какое-то подобие фактов – приходится делать работу за себя и за болванов-следователей. Похоже, при этом он любовался собой, не допуская мысли, что кому-то из участников фарса может прийти в голову возражение против предначертанного сценария и незыблемого распределения ролей. Но я возражал. Артур негодовал. Мгновенно сменив тактику и бессовестно злоупотребляя своим судейским молотком, он прерывал меня на каждом слове, не давая закончить ни единой фразы. «Молоток» тут упомянут фигурально – самоуверенный Артур не пользовался при мне ритуальным реквизитом. Не желая далее оставаться в узилище, я утверждал, что мои гонители держат меня в заточении единственно с целью сломить мой дух и принудить к самооговору. В доказательство я требовал огласить в заседании и учесть при принятии решения мою переписку с прокуратурой, МВД и СК, которая живописала и подтверждала злодейства следователей. Карпов отказался оглашать жалобы, пообещав изучить их в ходе заседания. Излишне говорить, что он соврал. Об этом свидетельствует протокол заседания, с которым, кстати, вышла примечательная история. В документе, доставленном мне в тюрьму через несколько дней, была описана лишь небольшая часть процесса, он обрывался, не дойдя до середины. Среди прочего были указаны имена посторонних адвокатов и прокурора, не принимавших участия в заседании. Известно, что судейские стряпчие печатают решения под копирку; новостью оказалось, что судья подписывал их не читая. Лишь к ноябрьскому апелляционному заседанию появилась подчищенная и выхолощенная версия. Халтура в изготовлении протокола выразительно венчала устроенный Карповым балаган, но не влияла на суть решения – оставить меня в застенках ещё на три месяца.