Следствие разберется - [29]

Весь следующий месяц я писал ходатайства Полковнику Цахесу, просил разъяснить существо обвинения и корректно допросить меня. Я также пытался выяснить, остаётся ли в силе обвинение в том, что спектакль «Сон в летнюю ночь» не был поставлен. Это было важно, поскольку прокурор Малофеев, резонно заявивший в суде, что продлевать мой арест на основании задним числом приобщённого нового обвинения незаконно, затем одумался и принёс официальное замечание на протокол заседания. В замечании Малофеев уже поддерживал решение Басманного суда, но, пытаясь выглядеть последовательным, он писал, что заключить в тюрьму меня нужно по основаниям первого обвинения. То обстоятельство, что противозаконность этого обвинения была фактически признана судом, он назвал «технической ошибкой». То есть за обшлагом рукава судейской мантии Натальи Дударь прятались сразу две карты, и обе краплёные. Разумеется, все до единого мои ходатайства остались без удовлетворения. Я добросовестно готовился к апелляции, надеясь если не разорвать, то убедительно разоблачить бесконечную вязь путаного вранья. Мосгорсуд, нарушая собственный регламент, долго не назначал дату заседания.

Тем временем команда Цахеса демонстрировала рвение и неутомимость в проведении особо важного и особо сложного расследования. С моим участием состоялось несколько абсолютно анекдотических мероприятий. Среди них – два допроса абсолютно одинакового содержания, протоколы которых уместились на одной странице:

– Вам понятно предъявленное обвинение?

– Нет, оно неконкретно и лживо.

– Вы признаёте вину в совершённом преступлении?

– Нет, не признаю.

Кроме того, меня знакомили с результатами двух экспертиз. Первая зачем-то проверяла загранпаспорт Серебренникова и была вынуждена согласиться с его подлинностью. Вторая описывала содержание компьютера свидетеля Жириковой. Я со свидетелем не был знаком и никогда её не видел. Но из педантизма отказался подписать протокол и потребовал ознакомления с перечисленными в постановлении эксперта файлами, ведь из простого перечисления невозможно было понять, о чём именно они свидетельствуют и что доказывают. Несчастный Мурзилка трижды в течение месяца приходил в СИЗО и пытался на своём служебном ноутбуке раскрыть прошедшие экспертизу диски. И не смог. Не знаю, в чём причина, – может, следователей не учат работать с элементарной оргтехникой, а может, файлы Жировой были повреждены намеренно. Это имело последствия – очередная ловушка, в которую сами себя загнали двоечники от юстиции: впоследствии они были вынуждены признать этот компьютер недопустимым доказательством. Однако на данных именно этого компьютера базировалась ангажированная следствием финансово-экономическая экспертиза, которая, в свою очередь, обосновывала сумму якобы причинённого ущерба. Но, следуя элементарной логике, трудно опровергаемой даже нашим судом, саму эту экспертизу надлежало признать недопустимой.

Меня вновь привезли в Следственный комитет. Снова пытались допросить, не сняв наручники, на этот раз – под объективом видеокамеры. Снова повторились препирательства. Следствию понадобился образец моего голоса, зачем – осталось загадкой: ни одной прослушки моих телефонных разговоров в деле не было. Из женской тюрьмы привезли Масляеву. Нина Леонидовна непрерывно жаловалась на плохое самочувствие. Чтобы не множить её мучения, я, несмотря на наручники, согласился на очную ставку.

Видеозапись этой комедии – одно из вещественных доказательств в будущем суде над нашими жуликоватыми следователями. Перед Масляевой лежал лист исписанной бумаги, и она не таясь зачитывала ответы на вопросы розовощёкого Васильева. Во избежание ненужных импровизаций вопросы были, по сути, утверждениями. Масляевой предлагалось только подтвердить их истинность. Она подтверждала. Все её показания состояли из лжи и противоречий: события, имена, даты не желали складываться в правдоподобную историю. Сюжет написанного следствием рассказа в исполнении Масляевой сводился к тому, что она признавала незаконное обналичивание и присвоение части денег из бюджета «Платформы». Но, бедняга, делала это по принуждению. Правда, ни одного конкретного случая оказанного на неё давления Нина Леонидовна не вспомнила. Не смогла она также объяснить, каким образом я или Серебренников, не будучи её руководителями, не имея права проведения финансовых операций и не обладая никакими рычагами принуждения, могли руководить преступлениями, в которых она устало сознавалась. Какие из этих преступлений она совершила на самом деле, а какие выдумала вместе со следователями – я не знаю. Адвокат Масляевой задал единственный вопрос: принуждал ли кто-нибудь его подзащитную давать именно такие, а не иные показания. Никто, – солгала Масляева.

Через пять дней явилось подтверждение этой лжи. Как и всё, что предпринимали следователи, эта история сочетала в себе глупость с подлостью, драму с анекдотом. Меня снова повезли в СК. В этот раз – не большим автозаком-КамАЗом, а специально оборудованным микроавтобусом. В салоне, напротив вмонтированного видеорегистратора, за решёткой была устроена скамья во всю ширину; по обоим бортам – два крохотных стакана без окошек в металлических дверях, с двумя рядами просверлённых для воздуха отверстий. Сначала меня везли одного, затем на остановке попросили перейти в «стакан». Объяснили, что возьмут в машину женщину, возраст, здоровье и комплекция которой не соответствуют габаритам крошечного металлического отсека. В самом деле, даже мне, малорослому, с трудом удалось примоститься на узенькой деревяшке-табуретке, торчавшей из борта. Колени упирались в стенку напротив. Было трудно дышать. Кряхтя и охая, вошла невидимая мне соседка. Когда с неё снимали наручники, она заговорила с охраной. По голосу я узнал Масляеву. Доехали быстро. Я обрадовался, что теперь смогу размять затёкшее тело. Но нас не спешили выводить. Масляева причитала и жаловалась. Я молчал, не желая вступать в разговор с ней. Нина Леонидовна не догадывалась, что не одна в машине. Из доносившихся разговоров конвойных и охраны было понятно, что мы стояли перед воротами СК. И не мы одни. По неясной причине машины во двор не впускали. В голосах слышались раздражение и нервозность.