Следствие не закончено - [44]

— Товарищи! Сегодня для всех нас поистине праздничный день…

Какими же нелепыми показались эти слова Митьке Небогатикову!

— …И пусть каждый из вас, славных тружеников седого Каспия, почувствует себя здесь — на берегу великой русской реки! — в родной семье…

«В родной семье?» Митька осторожно высвободил свою руку из-под рук Маши Крохотковой, взял бутылку и вылил остатки водки в свой стакан.

— Вот это мне уже совсем не нравится! — сказал Громов и решительно отодвинул стакан от Небогатикова.

— И мне, и мне!.. Да что с тобой наконец? — уже с явной тревогой воскликнула Крохоткова.

— Ничего. Уезжаю и… точка!

— Неправда! Неправда!..

— Ну, тогда…

Небогатиков выдержал недолгую, но, судя по потемневшему от волнения лицу, очень тягостную для него паузу, затем медленно поднялся из-за стола и заговорил, с трудом подбирая слова:

— Тогда… Слушай, Машенька. И ты, Михаил Иванович, слушай.

Снова пауза. И совсем неожиданно:

— Худо мне! Ну, неужели же вы все, черт возьми, такие толстокожие!

В наступившем молчании как-то особо торжественно прозвучал голос Батюшкина:

— …Нет и никогда не будет в нашей стране благороднее звания, чем звание — рабочий человек!..

— Ничего не понимаю, — заговорил наконец Громов, напряженно всматриваясь в лицо Небогатикова. — Неужели ты, Дмитрий, опять…

— Да, — произнес Митька еле слышно.

— Да, — подтвердил громче.

— Да! Да! Да! — выкрикнул чуть ли не истерически.

— Не может быть, — тоже поднимаясь из-за стола, сказала Крохоткова. — Нет, нет…

— Спасибо, Машенька. — Небогатиков хотел было взять в свои руки руку девушки, но не решился. Шумно выдохнул, неловко пригладил двумя руками темные курчавящиеся волосы, затем, собравшись с духом, выхватил из кармана завернутую в целлофан пачку денег и положил на стол.

— Что это? — испуганно спросила Крохоткова.

— Вещественное доказательство.

— Украл? — спросил Громов.

— Да.

— Ой, как страшно! — Крохоткова опустилась на стул, подавленно закрыла лицо руками.

Тоже, как бы стыдясь, потупились братья Малышевы, и Ярулла Уразбаев, и Васена Луковцева. Только Громов не отрывал отчужденного взгляда от лица Небогатикова. И тот не выдержал:

— Да что ты на меня так смотришь! Ну, ударь… А еще лучше — вот, ножом!

— Только не впадай, Небогатиков, в бабью истерику, — не сразу и как-то неподходяще спокойно заговорил Громов. — Нам ведь тоже не легче. Оплеванным. И не в лицо ты всем нам плюнул, а в самую душу!

— Заживо отпеваете, Михаил Иванович? — так же с нехорошим безразличием спросил Митька и снова пригладил волосы.

— Что это значит?

— Ведь после таких слов мне остается… одно!

— Вы не имеете права так говорить…

Крохоткова отняла от лица руки, выпрямилась. И хотя во взгляде девушки не было гнева, безжалостно разящим показался Митьке этот взгляд.

— Конечно, все это со стороны Небогатикова очень… подло. Но если бы он уехал с этими погаными деньгами в город Сапожок, это было бы еще бо́льшим предательством. Да, предательством! Ведь там ждет своего сына мать. Сына ждет, а не вора! Слышите, Небогатиков?

Ой как трудно было Маше не закричать, не расплакаться!

Девушка и сама не сумела бы объяснить, почему в эти страшные для нее минуты она снова заговорила как комсорг товарищ Крохоткова. Как будто бы преступление совершил какой-то посторонний человек, а не он, ее Митюшка, парень, для которого она настежь распахнула свою девичью душу. Ведь она и сблизилась с Небогатиковым только после того, когда поверила, что вместе с судимостью парень стряхнул с себя, как засохшую грязь, воровскую повадку.

— Где взял? — спросил Громов. Пожалуй, деловито спросил.

— На углу Дружбы народов и Фалалеевой протоки, дом четырнадцать дробь один, — в тон Громову ответил Небогатиков.

— Врешь, мерзавец!

— Ах, вру…

И Громова, и Машу Крохоткову, да и всех ребят просто поразила перемена и в лице и в поведении Митьки: только что был, что называется, свойский парень и вдруг…

Сразу очерствело лицо, хищно сощурились глаза. И заговорил он, как всем показалось, издевательски: с нахальной такой улыбочкой:

— Идите и проверьте. Ведь этот домик вам, Михаил Иванович, хорошо известен!

Больших усилий стоило Громову сдержать себя, не ударить стоявшего перед ним уже совершенно чужого и, более того, сразу показавшегося ненавистным парня.

Но Михаил сдержался. Только сказал с холодным презрением:

— Подлец!

И ушел.

И Маша Крохоткова прошла мимо Митьки. Совсем чужая.

И все ребята ушли.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

1

— …Правильно говорится: сколько ты волка ни корми, зверь все равно останется зверем!

Такими горестно и зло прозвучавшими словами закончил свой рассказ Пахомчику Михаил Громов.

Поскольку Константин Сергеевич, видимо, не торопился высказать свое мнение, сидел и пристально рассматривал злополучный целлофановый сверток, Михаил добавил:

— Вот и делай добро людям!

— Да-а, действительно: так обмануть своих… благодетелей!

Слова Пахомчика, как показалось Михаилу, прозвучали иронически. Это задело.

— Смеетесь над дурачками?

— Нет. Это не смешно. А вообще, дорогой товарищ Громов, дурак, разиня, простофиля — это типы социально опасные: от дурака в артели не велики потери, а дай дурню власть — наплачешься всласть!

— Понятно.