Следствие - [23]

— Где тут каменотёс? — спросил он у полисмена.

Тот сразу понял, о чём спрашивают.

— Он живёт рядом с шоссе, возле моста. Самый первый дом, жёлтый. Надгробия он делает только летом, а зимой столярничает.

— А камень он как подвозит сюда? По шоссе?

— Если низкая вода — по шоссе, а когда высокая, то от станции сплавляет. Ему так больше нравится.

— А обрабатывает на том берегу, вон там, да?

— Иногда на берегу, иногда нет. Когда как.

— А если идти берегом, то можно дойти до станции?

— Да, но берегом не пройти, всё заросло.

Грегори подошёл к окнам. Одно окно был открыто, вернее, выдавлено, стёкла разбиты, острый осколок торчал в снегу. Он заглянул внутрь, но ничего не увидел, было слишком темно.

— Кто-нибудь заходил туда?

— Только комендант.

— А доктор?

— Нет, доктор не заходил.

— Как его фамилия?

— Адамс. Мы не знали, успеет ли «скорая» из Лондона. Первой прибыла из Хэйка, доктор Адамс как раз был там ночью и приехал с нею.

— Да? — пробормотал Грегори. Он уже не слушал полисмена.

На раме разбитого окна висела жёлтая ленточка стружки. А у самой стены виднелся глубокий нечёткий отпечаток босой ступни. Грегори наклонился. Снег тут был весь изрыт, точно по нему волокли что-то тяжёлое. Местами отчётливо вырисовывались продолговатые углубления, как будто выдавленные округлым удлинённым караваем хлеба. В одном из них что-то лежало. Грегори присел на корточки и поднял несколько спирально закрученных стружек. Склонив голову набок, он некоторое время смотрел на второе, целое, окно. Оно было заляпано изнутри извёсткой. Потом, сойдя в глубокий нетронутый снег, приподнял полы пальто, опустился на одно колено, а затем встал и, сунув руки в карманы, долго рассматривал получившийся отпечаток. Глубоко вздохнул и обвёл взглядом пространство между зарослями, моргом и первым рядом могил. Дорожка глубоко оттиснутых, продолговатых бесформенных следов начиналась под разбитым окном, делала петлю и по кривой шла к двери. Иногда следы сбивались в стороны; создавалось впечатление, будто какой-то пьяный тащил на животе мешок. Соренсен стоял сбоку и полубезразлично наблюдал за Грегори.

— Почему нет замка? Он был? — обратился Грегори к полисмену.

— Был, господин лейтенант, но сломался. Могильщик собирался отнести к слесарю, да запамятовал, а потом было воскресенье, ну и… — полисмен махнул рукой.

Грегори молча подошёл к брезенту, осторожно приподнял край, заглянул и отбросил полотнище в сторону.

На снегу, поджав к животу руки и ноги, лежал на боку обнажённый человек. Поза была такая, словно он то ли рухнул ничком на что-то невидимое, то ли отталкивал это невидимое локтями и коленями. Там, где он лежал, пропаханная в снегу колея, которая начиналась у окна, кончалась. Неполных два шага отделяли его голову от порога. Перед порогом снег был нетронутый.

— Ну что, может, взглянете на него? — предложил Грегори Соренсену, поднявшись с корточек; из-за неудобной позы у него к лицу прилила кровь. — Кто это? — спросил он полисмена, который надвигал шлем на глаза, чтобы защитить их от солнца.

— Хансел, господин лейтенант. Джон Хансел, владелец красильни.

Грегори не спускал глаз с Соренсена, который, вынув из чемодана резиновые перчатки и надев их, осторожно ощупал руки и ноги покойника, оттянул веки, а потом обследовал его изогнутую колесом спину, буквально водя по ней носом.

— Он что, немец?

— Не знаю. Может, и из немцев, точно сказать не могу. Уже его отец и мать жили в здешних местах.

— Когда он умер?

— Вчера утром, господин лейтенант. Доктор сказал, что от сердца. У него было больное сердце, доктор запрещал ему работать, да он не слушался. С той поры, как от него сбежала жена, он вообще махнул на себя рукой.

— Были тут ещё покойники?

Соренсен поднялся, отряхнул колени, смахнул платком невидимую пылинку с рукава и аккуратно уложил резиновые перчатки в чехол.

— Позавчера был один, господин лейтенант, да уже похоронили. Вчера в полдень.

— Значит, с того времени был только этот труп?

— Да.

— Ну, доктор, как?

Грегори подошёл к Соренсену. Они стояли под высоким кустом, на его верхушку падали солнечные лучи, и с веток на снег сыпалась частая капель.

— Ну что я могу сказать?

Вид у Соренсена был обиженный, если не оскорблённый.

— Смерть наступила сутки назад, а то и раньше. Появились трупные пятна, лицевые мышцы полностью окостенели.

— А конечности? А? Ну что вы молчите?

Они разговаривали шёпотом, но с какой-то странной ожесточённостью.

— Сами видите.

— Я ведь не врач.

— Нету окостенения. Да, нету, нарушил кто-то — и баста!

— Оно не вернётся?

— Частично должно возвратиться, но не обязательно. А что, это очень важно?

— Но оно было?

— Окостенение бывает всегда, это-то вы должны знать. И кончайте, пожалуйста, расспросы, я ничего больше не могу сообщить.

— Благодарю вас, — не скрывая раздражения, бросил Грегори и направился ко входу в морг.

Дверь была приоткрыта, но чтобы войти в морг, пришлось бы перешагивать, вернее, перепрыгивать через труп. «Тут и так всё истоптано, — подумал Грегори, — лучше не оставлять лишних следов». Он потянул сбоку за скобу. Никакого результата. Тогда он рванул, и дверь с размаху ударила в стену. Внутри было темно. В щель под дверью намело немного снега, теперь он таял и расплывался по полу лужицей. Грегори зажмурился и, поёживаясь от промозглого холода, которым тянуло от стен, ждал, когда глаза привыкнут к темноте.