Следствие… - [3]

— Может быть. А если такие стратеги есть и у нас, и у англичан? Что тогда?

— Паритет и война без конца, — ответил викарий.

— Опять верно! Поэтому нужен не полководец, а человек-символ, который мог бы поднять дух нашей армии, и в то же время посеять сумятицу у неприятеля. Этот кто-то должен презреть страх разоблачения, заявить о себе громко, возможно, назваться посланником божьим. Он должен явно выделяться на общем фоне воинской массы, то ли двумя головами, то ли тремя руками, то ли четырьмя глазами. Или этим человеком должна быть женщина, а лучше — девица. Чистая, непорочная дева, одержимая благородной идеей.

— И вы считаете, что такая дева есть?

— Есть. Вот она. Нужно лишь помочь ей. Понимаете? Помочь!

— Чем? Добавить ей верности идее и христианской добродетели?

— Зачем? Для чего ей то, что есть у неё в избытке на сотни тысяч таких, как она!?

— Чего же у неё нет?

— Известности! Чтобы её, ещё ничего не совершившую, ждали бы везде. Чтобы все знали, что такая есть! Что она существует, и не просто где-то, а именно у нас, в Домреми-сюр-Мез, среди всего, что окружает её здесь: дубовая роща, дерево дев, целебный источник…

— И вы намерены известить о ней дофина?

— Я доверяю вам, брат Фронт, но лучше это сделаю я сам. Я стар. Мне ничего не надо. Да и терять в этой жизни нечего. У меня нет на этом свете ни одной родной души. Слава Богу, некому будет лить по мне слёзы.

— А как же приход? Паства?

— А я надеюсь вернуться… Ну, а если что случится, у паствы уже есть другой, хороший, молодой и сильный пастырь.

Жерар Маше

В предрассветный час третьего дня ранней Пасхи из Домреми в направлении Труа прогромыхала простая крестьянская телега с одним седоком.

И в тот же час, уже на Троицу, когда деревья зашумели зеленью, та телега, преодолев полторы сотни лье, въехала в Шиньон, бывший резиденцией дофина.

Не теряя времени, Жан Минэ явился в королевский замок. Секретарь Карла Валуа Жан Шартье направил его, как служителя церкви, к личному духовнику дофина Жерару Маше.

Прелат принял старого кюре незамедлительно.

— Если вы желаете, что-то сообщить его величеству, говорите мне, я сегодня же передам ему.

— Мне бы хотелось самому…

— Нет, нет. Это исключено. Его величество не может принять вас. Все приходящие к нему с сообщениями, прошениями и жалобами непременно настаивают на аудиенции. Но дофин не в силах удовлетворить каждого: Франция велика, а он — один.

— Брат Маше, поймите меня верно. Я доверяю вам. Но информация уж больно необычная. В ней есть тонкости, которые на бумаге не передашь, а вам это будет очень утомительно.

Маше отвесил нижнюю губу и глянул на старика из-под приспущенных век.

— Брат, э-э-э Минэ… Я при дворе уже не первый год и, поверьте, знаю дело не хуже, чем вы — своё.

Кюре прищурил большие, чёрные, не утратившие живого блеска старческие глаза.

— Я тоже далеко не молод и знаю, что можно говорить помощникам, а что следует сказать королю tet-a-tet.

— Ох уж эти мне провинциалы. Неужели вы, деревенский священник, думаете, что вам известно больше, чем нам? Какими такими особо важными сведениями вы можете располагать? На нас собирается войной дядя дофина Карл Лотарингский?

— Нет. Как будто…

— Бургундцы формируют армию в ваших краях?

— Нет.

— Тоже нет. Тогда, может, вы знаете, как победить англичан?

— А что? У меня есть свои соображения…

Прелат закатил глаза и шумно вздохнул.

— Брат Минэ, мы здесь, при дворе дофина живём в гуще политических событий. Вы же приехали из глуши и смеете подозревать, что мы знаем менее вашего. Не кажется ли вам это абсурдным?

— Не кажется. Со стороны, да издали, порой, виднее то, что есть у нас под носом.

Маше поморщился одной щекой и уголком рта.

— Брат Минэ, из беседы с вами видно, что вы человек здравого рассудка, но этого недостаточно, чтобы войти на приём к дофину.

— Мне будет очень жаль, если моя мысль не дойдёт до монарха. А ведь от неё может зависеть судьба Франции.

— Все так говорят. Вот вы уже третий, за прошедший месяц, из тех, что добивались аудиенции и заявляли подобным образом. Они тоже упорствовали, но, в конце концов, выложили свои соображения мне. И что же? А ничего достойного внимания! А один каноник из Прованса посоветовал поставить во главе армии девчонку. Представляете, какая ересь? Умора! Сдохнуть можно! А что было бы, если б все свои глупости они выкладывали дофину?

Лицо старика порозовело. Не в силах смотреть на смеющееся лицо Маше, испытывая крайнюю растерянность, он опустил глаза и закусил губу.

Маше перестал смеяться, с блестящей от сытости улыбкой опустил свою пухлую ладонь на сухую старческую руку и совсем уже дружески, с пониманием промолвил:

— То-то… Вот для того и сижу я здесь, чтобы не пропустить к нему ни единой глупости.

Старик, казалось, придя в себя от разрушающего его чувства собственного стыда, собрался с силами и, повернувшись к Маше, отчеканил:

— Поверьте, это очень важно, чтобы я высказал свои соображения дофину лично.

— Ну, какой же вы упрямый, кюре. Я вам ещё раз говорю: выкладывайте мне! Может, вы сомневаетесь, что дофин не узнает имя автора предложения?

— Нет, я стар, мне уже ничего не надо.

— Тогда вот вам бумага — излагайте. Если ваше предложение будет оригинальным и понравится дофину, я сообщу ему ваше имя.