Следовать новым курсом - [2]

Сегодня крови не меньше чем на бойне. Собственно, это бойня и есть – после каждого попадания по палубе проносится вихрь осколков, терзающих живую плоть, дробящих стёкла иллюминаторов, решетящих вентиляционные кожуха и огрызок трубы, торчащий из обугленной палубы. Жиденькая копоть от единственного еще действующего котла смешивается с дымом горящего палубного настила, рангоута, перемолотых в щепки шлюпок.

– Похоже, вы правы, Карл Карлович. Кабельтова на три сблизился, лупит, почём зря. На картечь перешёл, подлец!

– Похоже, задумали нас взять ни за понюх табаку. А что? До Адена трое суток экономического хода – подведут пластыри, дотянут. Приходи кума любоваться…

Новый залп. Картечь, противно визжа, пронеслась над палубой. Собеседников – единственных, оставшихся в живых офицеров клипера – спас лафет разбитого орудия, за которым они кое-как укрывались.

– Вот бы миной их сейчас, а? Вы же у нас минёр…

Мичман горько усмехнулся.

– Смеётесь, Карл Карлыч? Носовой аппарат разбит, минные рамы в хлам. Разве что метательной?.. Дождаться, когда подойдут поближе, и вдарить!

Де Ливорн покачал головой.

– Не выйдет, дюша мой. Минный аппарат на катере разбит, а возиться с запасным, устанавливать для выстрела – кто ж нам позволит? Палуба насквозь простреливается, поди, высунься…

– Да я всё понимаю. Это так, для примера.

Командир клипера усмехнулся – усмешка больше походила на оскал. Капитан-лейтенант ни на миг не сомневался, что минёр, (новоиспечённый, год как их Морского Училища – как и только-только вошедший в строй клипер) без колебаний наплевал бы на любой риск. Только вот незадача: кургузая медная труба бросательного минного аппарата весит больше десятка пудов, и ворочать его вдвоём не под силу. Да что там аппарат – им даже с миной, заострённой пятипудовой сигарой, начинённой пироксилином, сейчас не справиться. Были силы, да все вышли.

…вернее, вытекли – вместе с кровью из дюжины глубоких и не очень ран. И распаханный от макушки до переносицы капитанский скальп – далеко не самая серьёзная из них….

Мичман приподнял голову, выглянул.

– Стрелять перестали, Карл Карлыч. Сейчас шлюпки спустят. А то борт-о-борт встанут. Чтобы, значит, не возиться…

Командир попытался повернуться. Получилось не очень – резкая боль пронзила развороченный осколком бок, отозвалась в раздробленном колене.

– Вы, голубчик, вот что… Раз англичашка стрелять перестал – вызывайте из низов машинистов с кочегарами, попробуйте сбросить ялик, что под кормой висит – он, вроде, не побит… Только сначала помогите мне добраться до минного погреба.

– Я с вами! – вскинулся мичман, но де Ливорн не желал слушать.

– И-и-и-эх, даже и не думайте. Вы, голубчик, хоть и мичманец, а всё же офицер. И за матросиков перед Богом и Отечеством в ответе, за каждую живую душу. Давайте-ка поторапливайтесь, пока на корвете к абордажу изготавливаются. А обо мне не думайте, я всё равно в ялик спуститься не смогу. Кровью истеку, или помру от боли…

Мичман хотел что-то возразить, но не посмел. Повернулся и, пригибаясь, посеменил к разбитому люку. Де Ливорн закаменел, ожидая выстрелов с корвета – пронесло. Видимо, британские канониры не сочли одинокую человеческую букашку достойной картечного залпа.

Мичман добрался до люка, неловко, припадая на раненую ногу, ступил вниз и пропал из виду. Командир откинулся назад, опираясь на перекошенную станину, и принялся, шипя от боли, засовывать под сорочку сложенный вдвое рукав.

Если повезёт – у него будет ещё четверть часа. Только бы на ялике успели подальше отгрести от обречённого клипера.

Нет, лихого абордажа, в стиле Нельсона и Дрейка, не получилось. Но всё же блудливая портовая девка Фортуна проявила некоторую снисходительность к бронепалубной посудине её Величества: из хранившихся в минном погребе русского клипера полудюжины самодвижущихся и десяти бросательных мин, сдетонировали только три. Столб огня разломил корпус пополам, обрушил грот-мачту стоящего рядом корвета, вырвал немаленький кусок борта, уничтожив заодно скрывающуюся за планширем шестидюймовку вместе с расчётом. Сгинули, словно их и не было вовсе, три десятка матросов и морских пехотинцев абордажной партии, успевших перебраться на «трофей», или только готовившихся это сделать. Но кованая железная броня приняла на себя удар, и корабль остался на плаву. Он даже сохранил ход, ухитрившись кое-как доковылять до Адена, где и остался до конца войны – вернее, до иных событий, о которых у нас ещё пойдёт речь. И уже оттуда, из британской твердыни, прочно оседлавшей южную оконечность утопающего в раскалённых песках полуострова, телеграф разнесёт весть о славной победе Королевского Флота.

Правда, сполна насладиться лаврами победителя кептен Джеймс Ист уже не смог. Вместо него корвет привёл в порт штурманский офицер Уильям Грили – прочее корабельное начальство, включая старшего офицера Джорджа Невилла, старшего артиллериста и лейтенанта морской пехоты, возглавлявшего абордажную партию, было сдуто обращено, взрывом в ничто. И уж, конечно, у команды искалеченного корвета не было ни времени, ни желания возиться с болтающейся в волнах шлюпкой с остатками русского экипажа. Спаслись – значит, судьба к ним благосклонна. Если, конечно, сумеют догрести до недалёкого, всего в тридцати морских миль, берега, не сгинут, подобно иным бедолагам. Океан безразличен к кровавым игрищам людей, снующих по его поверхности. Он принимает всех, не делая различий ни по крови, ни по цвету кожи, ни по вере или отсутствию таковой. Как напишет однажды поэт, которого ещё назовут певцом этой великолепной эпохи: