След: Философия. История. Современность - [31]

общества. Слова его из второго «открытого письма» Герцену — о потребности «такта в политике», о необходимости «знать меру и пору» в ней — прекрасные, точные слова. К сожалению, сам Чичерин не всегда им следовал; его политические мнения и рекомендации не всегда точны. Так, какие-нибудь два-три года отделяют его статью «Об аристократии, особенно русской» от статьи «Русское дворянство»: здесь он доказывал, что дворянство, в новых условиях реформированной деревни, сохраняет, точнее даже, приобретает небывалое раньше политическое значение. Он видел дворянство как противовес самодержавию, единственный существующий в России политически значимый элемент, что отвергало его же отрицательное отношение к дворянским политическим претензиям, высказанное чуть ли не тогда же. Это — «феодальный каприз» у Чичерина, аристократическая фронда, свойственная ему в психологическом плане, хотя и отвергаемая политически.

В статье «Что такое охранительные начала» (сборник «Несколько современных вопросов», 1862) Чичерин превосходно сформулировал программу всякой либерально-консервативной политики: «Вся задача сводится, следовательно, к практическому пониманию существующего; надобно отгадать те силы, которые имеют в себе залог прочности, которые в данную минуту лежат в основании общественной организации»⁵³. Рекомендация правильная, но формальная; а содержательного наполнения этой формулы Чичерин дать все же не мог. Он не увидел этой силы в русском крестьянстве. Здесь же, в этом же сборнике, он высказал мысль в корне неверную: «Назначение крестьян — общинная жизнь»⁵⁴; а ведь сам же писал («О народном представительстве», первое издание — 1866, то есть примерно в то же время), что даже в демократиях существует элемент, так сказать, природно консервативный, и этот элемент — крестьянство; а в «Очерках Англии и Франции» (1858) говорил о благодетельном смысле разрушения крестьянской общины во Франции. Надо сказать, что в теоретическом плане эту ошибку Чичерин преодолел. В его сборнике «Вопросы политики» есть статья «Пересмотр законодательства о крестьянах», относящаяся к периоду обсуждения этого вопроса в министерство Дм. Толстого (это обсуждение закончилось позднее, в 1893 году, законодательным закреплением общины — роковая ошибка русской политики). Здесь Чичерин — против сохранения общины, толкует ее как тормоз социального развития. Но эта статья лишена, сказали бы мы, необходимой страстности — Чичерин явно не ставил эту тему во главу угла «вопросов политики». И в этом же сборнике — опять статья «О современном положении русского дворянства», вызвавшая недоумение современников; П. Н. Трубецкой задавал вопрос; так за что же в конце концов автор — почему его возражения против государственной опеки над дворянами сочетаются с призывом к сохранению их корпоративного устройства? Судьба дворянства все же явно интересовала Чичерина больше будущего русских крестьян. Подлинной перспективы русского будущего — создания свободного в гражданском и экономическом отношении крестьянства — Чичерин не увидел ни тогда, ни после: до конца он сохранил патерналистское отношение к крестьянству, что видно хотя бы из его мемуаров.

Чичерин был типом умственного аристократа; в этой характеристике сходятся как его рационализм, так и весьма заметные сословные комплексы. Он не раз высказывал отрицательное отношение к платоновской утопии «правителей-философов», говорил, что теоретическая ученость явно недостаточна для практического политика; и все же внутреннее тяготение его к этому сюжету очень ощущается. Доктринаризм Чичерина, о котором писал Герцен, неоспорим, и он только отчасти умеряется его прагматизмом и здравым смыслом. Сама философия Чичерина, его рационализм, была неглубокой философией, мы бы сказали, что подлинного вкуса в философии у Чичерина не было. Он, например, называл Шопенгауэра «третьеразрядным философом». «Архетипом» Чичерина — или его «сверх-я» — остался на всю жизнь рационалист и систематик Аристотель. Нам кажется, что жизненной травмой у Чичерина был неудавшийся опыт воспитания наследника престола — цесаревича Николая, юноши, по словам Чичерина, выдающихся дарований, умершего во время заграничного путешествия, в котором Чичерин его сопровождал. Чичерин, судя по всему, видел себя в роли Аристотеля, воспитывающего Александра Великого. Все остальные жизненные роли казались ему мелки. Отсюда — его ученое затворничество, разрыв с университетом, отход от непосредственного, живого воздействия на современников. Книги Чичерина успеха не имели, он остался сторонним русской жизни. Эта отрешенность Чичерина, некоторая нежизненность всего его облика были великолепно воспроизведены Толстым — неученым гением, понимавшим, однако, Шопенгауэра: Чичерин — это Сергей Иванович Кознышев в «Анне Карениной» (установлено Б. М. Эйхенбаумом).

Чичерин — в высшей степени «Эвклидов ум»; можно даже, пожалуй, назвать его «Ньютоном», памятуя, однако, что на смену последнему пришел Эйнштейн. Но, как законы Эйнштейна не отменяют Ньютоновых, отводя им только ограниченное смысловое пространство, так и мысль Чичерина остается верной и эвристичной в определенных границах. Слова Бердяева в «Вехах» — о том, что у Чичерина многому можно поучиться, — остаются в силе и по сегодня.