След: Философия. История. Современность - [153]

В речи Солженицына есть еще один интересный сюжет. Он сказал, что предпринимаемые ныне попытки найти какой-то эстетический и общекультурный смысл в социалистическом реализме возмутительны, потому что соцреализм как художественный стиль никогда и не существовал, это был всего лишь способ сервильных литераторов и художников услужить режиму. Но это не так, вернее, не всегда так: в соцреализме есть проблема, и это как раз та проблема, вокруг которой строятся рассуждения самого Солженицына в обсуждаемой речи. Социалистический реализм — это попытка возродить классицизм, классицистическую форму художественного сознания, возродить древнюю Грецию, так сказать, — причем так, как это делал Винкельман, а не Ницше. Но этим возрождением классицизма занимается и сам Солженицын. В этой установке он опасно приблизился к тому самому несуществующему, по его словам, соцреализму.

В одном месте своей речи Солженицын коснулся теоретических проблем так называемого постмодернизма, и вот как он их сформулировал:

Для постмодерниста мир — не содержит реальных ценностей. Даже есть выражение «мир как текст» — как вторичное, как текст произведения, создаваемого автором, и наибольший интерес — это сам автор в соотнесении со своим произведением, его рефлексия. Культура должна замкнуться сама на себя (оттого эти произведения переполнены реминисценциями, и до безвкусия), и только она и есть стоящая реальность.

Вот на этом вопросе хотелось бы задержаться. Что такое мир как текст? Это одно из положений не столько эстетики постмодернизма, сколько философии структурализма. Но в структурализме это положение означало среди прочего — осмысленность мира, внутреннюю его структурированность. Это, так сказать, Гегель: все действительное разумно. А вот уже постструктурализм — это Кант и даже, если пойти еще дальше, в глубь веков, в Древнюю Грецию, — софисты. Здесь тезис о мире-тексте значит, что наше познание ограничено, да и сформировано нашими собственными познавательными средствами, что мир за пределами этих средств и форм остается непознаваемым, темным, закрытым для нас. Параллель с софистами особенно уместна, потому что постструктуралисты в качестве метода мышления, дискурса, как они любят это называть, используют некие языковые игры — как софисты любили мыслить парадоксами, а то и каламбурами. Основной тезис постструктурализма таков: наша мысль не существует вне языка, а язык организован таким образом, что не дает возможности однозначных определений. Язык — это бесконечная, на себе самой замкнутая система знаков — обозначающих и обозначаемых. Ни одно из обозначающих не выводит нас к обозначаемому — но только к другому обозначающему; то есть, иными словами, язык не выводит к тому, что лежит за его пределами: нет строгого, четкого, раз и навсегда данного соотношения между знаком и реальностью, но всякий знак существует лишь в бесконечной системе знаков, в языке, и только к нему относит. Язык замкнут на себе, он, так сказать, солипсичен. Известный афоризм Козьмы Пруткова: где начало того конца, которым оканчивается начало? — при всей своей видимой абсурдности будет вполне корректным выражением этого основного тезиса постструктурализма. Язык как знак, система знаков не ведет нас к обозначаемому — но только к другим обозначающим, то есть к словам, а не к реальностям, якобы этими словами обозначенными. Это зеркало ничего не отражает, кроме другого зеркала, поставленного напротив; эта система — зеркальный лабиринт, из которого нет выхода. Возьмем другой пример, более наукообразный. Язык ничего не отражает, никакой вне его находящейся реальности, ни на чем, так сказать, не лежит, не покоится — как планета Земля тоже ведь не покоится на трех китах. Параллель не совсем точна, и понятно почему: Землю удерживают в небе гравитационные напряжения, создаваемые присутствием других планет в той же системе; а вот язык этих, так сказать, потусторонних связей не имеет, вокруг него никакой системы нет, — ибо он сам система, замкнутая на себе система.

И теперь наш тезис будет звучать следующим образом: у Солженицына как у художника нет оснований отвергать так понятый язык, потому что такое понимание будет не чем иным, как моделью поэзии — поэзии как системы художественного языка. Язык не только средство поэзии, это сама поэзия, а вернее сказать — ее модель.

Роман Якобсон тем главным образом отличался от Шкловского, что хотел строить поэтику как отрасль лингвистики. Здесь та же мысль: язык как внутренняя форма поэзии. Напоминаю, что поэзией мы здесь называем всякую художественно организованную речь. У Якобсона есть анализ стихотворения Пушкина «Я вас любил…», где его эстетическое воздействие объясняется употреблением несовершенной формы глаголов прошедшего времени. Можно даже сказать, что не лингвистика, а подчас грамматика может выступить — и у Якобсона выступала — средством поэтической организации текста. И если это перевести из плана поэтики, эстетики вообще в план гносеологии, то мы и получаем современный постструктурализм. Как сказали бы на старомодном философском языке, постструктурализм ориентирован на факте поэзии: выразительно организованного языка.