След Фафнира - [55]

Понятливые аборигены мгновенно уяснили все выгоды предложения герра капитана, взяли аванс в пять марок и отбыли за требуемой повозкой. Ойгена (то есть Хагена), вместе с доктором, снабдили деньгами и немедленно откомандировали в город за покупками. Джералд решил, что знаменитому герою эпохи Меровингов пора привыкать к современной жизни и знакомиться с достижениями прогресса.

Один человек – две души… Над этой задачкой стоило поломать голову. Пока Робер отмывался от угля и копоти на прибрежных камнях, а Тимоти ремонтировал задетый пулеметными пулями ящик с кладом, Джералд брился (пышные дворянские бакенбарды и усы необходимо было удалить незамедлительно), попутно размышляя о самом необычном представителе компании.

Если верить наблюдениям, Хаген «просыпался» только в моменты, когда проклятие Фафнира начинало активно действовать. Так вышло и сегодня – во время погони на реке привычный всем Ойген Реннер резко сменил обличье, не потеряв однако сознания, как оно случалось прежде. Вторая половина его сущности вначале несколько подивилась необычной обстановке (ревущий в топке огонь, грохочущие поршни машины, визг пара и все такое прочее), но Хаген сориентировался очень быстро и запросто начал помогать швырять уголь в адский зев под котлом. Наружу он не высовывался и какой-либо активности в отношении бестелесного монстра, вовсю крушившего полицейские корабли, не предпринимал.

Джералд сделал два, в принципе правильных, вывода. Первое: проклятие и поселившаяся в Ойгене душа Хагена тесно связаны между собой и, наверняка, оказывают друг на друга некое мистическое влияние. Второе: Ойген, пусть и не сознавая этого, неким таинственным образом обменивается мыслями с обретшим непонятное бессмертие героем «Песни», и получает от него некоторые новые и ранее недоступные сведения.

Доктор Шпилер, с которым милорд поделился догадками, высказал предположение, что через некоторое время обе столь разные души объединятся в одну сущность и тем самым превращение молодого австрияка в Хагена закончится окончательно. Он примет один, уже неизменяемый облик; оставит при себе как весь опыт недолгой жизни разнорабочего из Линца, так и обширные (для той эпохи) знания и умения мажордома Бургундского двора. А заодно перестанет пугать концессионеров внезапными превращениями в ту и другую сторону. Судя по тому, насколько быстро меняется Ойген, процесс завершится спустя несколько дней. Пока же компании придется терпеть «двоих в одном» и, соответственно, общаться с каждым по-своему.

Лорд Вулси попробовал сегодня поговорить с Хагеном, желая наконец-то выяснить, с чем именно имеют дело господа концессионеры. Что такое проклятие дракона? В чем принцип действия? Как от него защититься и защитить других людей? Можно ли им управлять, как предполагал аббат Теодор?

Ответов на вопросы получено не было. Надменный мажордом трех королей односложно заявлял, что «вам это ни к чему», «я не могу сказать», «пусть эта тайна умрет со мной», и так далее в том же духе. Однако Хаген узнавал реку, давал особенностям пейзажа свои, давно позабытые человечеством, названия на языке франков-сикамбров, интересовался устройством корабля и вообще ничуть не походил на растерянного человека, который напуган незнакомым окружающим миром.

Хаген со степенной серьезностью (и пользуясь всесторонней помощью доктора Шпилера, прицепившегося к явившемуся из шестого века герою, как репей к хвосту дворняги) осваивался с действительностью, постигал реальность и ничуть не тушевался. Доктор потом сказал милорду, что раньше представлял себе варваров именно такими – необычайно гибкая и восприимчивая психика, позволяющая человеку выжить в любых, самых сложных обстоятельствах. Достаточно вспомнить, насколько быстро перенимали франки или готы доставшуюся в наследство от античности римскую культуру, не говоря уже о письменности или религии. Готы становились христианами уже в четвертом веке, в то время как «цивилизованные» римляне вовсю поклонялись богам Олимпа.

Вот такие дела… Когда Тимоти составил список необходимых покупок и позвал доктора, Хаген немедля увязался вслед за господином Шпилером, желая «посмотреть на нынешний бург». Оставалось надеяться, что эта парочка не привлечет внимания жителей патриархального Эттенхайма какими-нибудь странными выходками: нельзя не учитывать менталитета человека седой древности – Хаген оскорблялся даже когда на него косо смотрели.

Преобразившийся, чисто выбритый милорд покинул каюту в тот самый момент, когда очень бледный доктор и пронзительно-пунцовый Ойген шли по мосткам в направлении покачивающегося на волнах «Карла Великого».

– Кажется, я знаю, что произошло, – обратился Джералд к расстроенному Шпилеру. – Наш общий друг изволил превратиться в самого себя на глазах восторженной публики? Панику большую подняли?

– Будь проклят тот день и час, когда я с вами связался, милорд, – доктор в сердцах бросил принесенные из города свертки на палубу. – На здании магистрата красуется обширнейший розыскной лист с подробностями наших безумных злодейств. Почти полная аналогия статьи в «Обозревателе», только без портретов. Имена, как ни странно, доселе не упомянуты, зато дано на редкость доходчивое и многословное описание внешности всех троих подозреваемых. А этот молодой человек, – Шпилер грозно взглянул на австрийца, – насмерть перепугал владелицу магазина готового платья роскошным судорожным припадком и внезапным помолодением, увы, не прошедшим незаметно. Воображаю, какие слухи поползут по городишку… И, что характерно, данные слухи обязательно достигнут ушей тех, кого мы опасаемся. Новый и горячий след.