Славянский мир Начальной летописи - [21]

и далее на северо-восток село Железные Ворота на реке Цыльме, с запада впадающей в Печору. Если принять в соображение, что, с одной стороны, весь рано, еще в IX и X веках, вошла в состав новгородских владений, с другой – что целое столетие спустя после похода 1032 года крайние северо-восточные владения Новагорода не доходили до Мезени и оканчивались на Пинеге, левом притоке Северной Двины, и что, следовательно, ни чагодощские, ни цылемские Железные Ворота не могут быть приняты в соображение при объяснении известия о рассматриваемом походе, то остается только принять сысольские Железные Ворота, лежащие именно там, где должна была начинаться Югра нашей летописи. В связи с этим стоит ряд известий об отношениях Новагорода к Югре в XII–XIV веках. Все они указывают на близкое знакомство югры, с одной стороны, с Печорой, с другой – с Устюгом и Двинской областью. Так, первых упоминаемых в летописи югорских данщиков в конце XII века мы видим в Печоре и за волоком. В 1187 году, говорит новгородский летописец, «избиени быша Печерьскые даньники и Югрские в Печоре, а другие за Волоком» (Новг. I, с. 19). В грамотах XIII века (1264) Югра называется одной из новгородских волостей вместе с Пермью и Печорой[96]. Известия 1323 и 1324 годов открывают, что путь в Югру из Новагорода шел мимо Устюга и Двинской земли, то есть по Сухоне и Двине, из которой прямой путь на восток идет вверх по Вычегде. То же подтверждается рассказом о событиях 1325 года[97]. Подчинение Югры Новгороду, по всей вероятности, относится или к началу XII, или к самому концу XI века. Но по обстоятельствам новгородцы никогда не могли утвердить над ней прочной власти и ограничивались простым сбором дани. Прежде всего они были стеснены в своих завоевательных стремлениях на крайнем северо-востоке постоянным противодействием со стороны поволжских князей, которые очень рано овладели важным пунктом на водном заволоцком пути – Устюгом – и прерывали сношения их с Югорской землей. Новгород отправлял в Югру своих данщиков, подкрепляя их значительными военными силами как для отпора обычным нападениям устюжских князей и двинян, так и для борьбы с югорцами, от которых они должны были постоянно ожидать сопротивления. При таких условиях Новгород, конечно, не мог, хотя и называл Югру своей волостью, ни завести в ней славянские поселения, ни дать ей своего управления. Югра управлялась своими князьями, вела с данщиками упорную борьбу, из которой новгородцы выходили не всегда с успехом и – явление, общее для всех северных инородцев в их столкновениях со славянством, – отступали. В течение нескольких столетий они постепенно передвинулись за Урал, на берега Иртыша и Оби, где и застает их XV век и где они были покорены уже московскими войсками. По всей вероятности, двигались вслед за ними и новгородские дружины, привлекаемые богатством соболей, серебра и всякого узорочья. Но прямых известий о знакомстве Руси с Сибирью в XII–XIV веках мы не имеем, за исключением одного темного и довольно сомнительного известия о походе новгородцев на Обь-реку в 1364 году[98]. Память о таком переселении югры с берегов Двины и Югры, где она жила когда-то под именем югорским, за Урал еще в прошлом столетии сохранялась у ее потомков – вогулов[99].

Кроме югры на крайнем северо-востоке летопись знает угров на юге, в Подунайской земле. Она говорит об уграх белых, которые явились на Дунае в VII веке при императоре Ираклии и персидском царе Хозрое (Лавр., с. 5) и были современники обров (аваров). Другие – угры черные – перекочевали на юго-запад в конце IX века и при Олеге стояли вежами на Днепре под Киевом Оттуда они двинулись на запад, перешли Карпаты, втеснились между закарпатскими славянскими племенами и образовали Угорское (Мадьярское) государство. По их собственному преданию, записанному в летописи Анонима, они вышли из Заволжья и переправились через Волгу на Суздаль (Susudal). По нашим летописям, они шли горой, то есть сухим путем, что – заметим мимоходом – не противоречит предположению, высказанному выше, о жилищах нашей летописной югры в Заволочье. Сродство теперешних мадьяр, потомков черных угров, с сибирскими вогулами, потомками заволочской югры, может считаться теперь не подлежащим сомнению[100]. О белых уграх, однако, ничего не известно. Как кажется, до XII века Русь Приднепровская не имела никаких сношений с закарпатскими уграми. Только в X веке, когда Святослав утвердился на некоторое время в Подунайской Болгарии, у Руси завязались с ними торговые сношения (Лавр., с. 28). Что же касается отношений их к местной Закарпатской Славянщине, к Закарпатской Руси, то они составляют пока весьма важный вопрос, не тронутый еще исторической наукой.

Югрой завершается ряд финских племен, указываемых летописью на северо-востоке равнины. Рассмотрев ближе известия ее о них, можно теперь несколько точнее определить границы ее географического кругозора на севере. Эту границу следует провести от Ладожского озера на восток к Белому озеру и оттуда на северо-восток к Вычегде и племени самоедов, которых летопись знает по слухам. Нельзя не видеть при этом, что о северо-востоке она имеет более сведений, чем о северо-западе. По справедливому замечанию академика Шегрена, в то время как там ей известны не только печора и югра, но и отдаленная самоядь, она ничего не знает ни о Северной Двине и Онежском озере, ни о населении их побережий – корелах на Северной Двине и лопи у Онежского озера. Объяснение этому академик Шегрен находит в том, что вообще главная масса славянских племен распространялась первоначально во внутренних и средних частях России, таким образом – на востоке; что переселенцы в эту сторону распространяли и утверждали господство Руси гораздо прочнее, чем отдельные походы новгородцев, которых существенную цель составляла добыча, и что поэтому и сведения о северо-востоке должны были быть на Руси полнее и обстоятельнее (Ueber die Wohns. d. Jemen. S. 309–310). Но, кажется, с этим мнением нельзя вполне согласиться. Не говоря уже о том, что военные походы вообще более способствуют расширению географических сведений, чем медленное колонизационное движение, которое чаще всего является только последствием этих походов. Мы знаем также, что о югре, самояди и Уральских горах составитель летописи получил сведения от новгородцев, которые не успели еще там колонизироваться, но только ходили туда или для добычи, или для сбора дани. С другой стороны, прионежская лопь уже в первой половине XI века не только платила дань Новгороду, но непосредственно входила в состав его владений; по крайней мере, в «Уставе о мостех» Ярослава лопьская рель показана вместе с волховской и лузской как часть Обонижской волости. И тем не менее Начальная летопись не знает ее, как не знает вожан, или води, очелы, сосолов, обозначаемых в ней общим именем чуди. Весьма вероятно, что новгородцы имели гораздо более сведений о соседнем им севере, чем можно было бы о том судить по Начальной летописи. Очевидно, что большее знакомство летописи с северо-востоком и меньшее с северо-западом должно иметь другие основания. Эти основания открываются именно в том обстоятельстве, что северо-восточные русские владения, соприкасавшиеся с племенами пермь, печора, угра, были в XI веке в зависимости от южнорусских князей, которые или сами там жили, или же посылали туда своих мужей для управления и сбора дани. Финский северо-восток был таким образом лучше известен в Киеве и Переяславле, чем северо-запад, и, естественно, южнорусский летописец сообщает о нем более обстоятельные сведения, тогда как о северо-западе говорит в общих чертах, или вовсе не зная, или же не считая нужным исчислять все инородческие племена, с которыми у северных славян шла тогда упорная борьба. Что главный источник сведений начального летописца о чуди был не новгородский, видно также и из того, что он признал необходимым отметить особо сведения, полученные им от новгородца Гюряты Роговича.