Славяно-горицкая борьба. Изначалие - [18]

Во все времена независимо от своего происхождения и умения мужчине было свойственно сражаться за свою жизнь, честь или достоинство. Общественное бытие по-разному регулировало это явление, то поощряя его, то удерживая в рамках закона. Из глубочайшей древности пришел в практику правового регулирования взаимных притязаний и конфликтов судный поединок. И, несмотря на то, что общество уже имело немалый опыт правоприменения и законотворчества, средневековье, например, дало особый взлет «оправдательному» поединку. На судных полях Московского государства сходились представители всех социальных слоев общества. Стало быть, умение и способность состязаться в борьбе или кулачном бою являлись поведенческой нормой. Этот же способ разрешения конфликта дошел до XIX века, правда, уже в виде дуэли.

Трудно поверить, что дети купца, например, в отличие от детей землепашца не познали игротворной поборнической возни. Почему? Да потому, что борьба здесь — инстинкт, обусловливающий начальное физическое развитие. И снова Природа берет свое, а точнее — диктует. Мальчишки всегда будут бороться, всегда будут драться в пылу обид или в попытке самоутверждения. Нужно ли им мешать, нужно ли мешать Природе? Регулировать, находить смысловую оправдательность — да, запрещать — нелепо.

Однако только ли для мальчишек возня есть поведенческая потребность? Почему тогда испокон веку ни один крупный народный праздник-гуляние не обходится без кулачного боя или без поборческого схода? Ни религия, ни родовые, кастовые нормы либо предписания иного порядка не могли переменить эти традиции. Вот разве что дворянство сторонилось народных забав, так ведь и у дворянина была и верховая езда, и охота, и, наконец, именно в этой среде приживается новое для Европы увлечение-спорт. Для физически здорового мужского организма состязательность в поединке является необходимой физической саморегуляцией. Оттого при шумных и многолюдных сходах, возбуждающих нервную систему, невозможность приложить силы в некоем показательном варианте приводит к заурядной, пьяной драке.

Родовая, всенародная традиция имела и специфические проявления, характерные для данной местности или условий проживания. Например, жители Русского Севера, более сдержанные и медлительные, почитали силовую борьбу. В кулачном же деле здесь почти все решала сила удара, а не сноровистость и подвижность бойца, тогда как южнорусское казачество являло прямую противоположность северянам — не случайно влияние казачества на прогрессировавшие в начале века системы рукопашной выучки русской армии.

По глянцевой глади паркета отстукивают каблуки. Буткевич, не отрывая глаз от своих изысканно ухоженных пальцев, спросил:

—Чего тебе, братец?

Каблуки гулко соединились и замерли.

— Депутация, ваше благородие, к господину генералу.

— Какая еще депутация?

— От уездного дворянства, насчет фуража.

Поручик неторопливо поднялся из глубокого кресла и подошел к окну. Внизу, перед часовым неторопливо расхаживал сутулый, лысеющий господин. Его крупные плечи плотно обтягивал френч без погон. Рядом, затягиваясь папиросой, стоял еще один внешне напоминающий провинциального аптекаря.

— Им что, было назначено?

— Никак нет-с, говорят, что дело срочное.

— Что ж, доложу. — Буткевич, выпрямив спину и проведя ладонью и по без того безукоризненно уложенным волосам, постучал в дверь кабинета. Минутой спустя он снова предстал перед вестовым.

— Давай, братец, распорядись, чтоб пропустили. Вошедший первым, с подчеркнуто офицерской выправкой человек во френче, скользнул взглядом по комнате. Буткевич выпрямился в надлежащем приветствии:

— Как прикажете доложить?

— Почтового департамента начальник канцелярии в отставке Раух, Раух Георгий Владиславович, — не без труда отчеканил вошедший. Он смерил взглядом своего товарища и добавил: — и Талызин, местный землевладелец.

— У, ты, боже мой! — дразняще отозвался про себя Буткевич. — Извольте обождать. Поручик снова постучал в массивную дверь бывшей губернаторской спальни.

— Господин генерал ждет вас! — К удивлению Буткевича, отставной почтмейстер застыл у самого его носа, вплотную к двери.

— Чудесно! — холодно улыбнулся он и, почти отодвинув поручика, скользнул внутрь кабинета. Второй же, видно, вообще не торопился. Он разглядывал аляповатую салонную живопись по стенам приемной.

— Вас ждут, — напомнил Буткевич.

Помещик, как-то неестественно улыбаясь, двинулся к столу адъютанта. Тихо, но уверено и властно он бросил в лицо Буткевичу:

—Нихьт бевейген! (Не двигаться! — нем.). — Прикрытый лацканом сюртука, блеснул маленький дамский револьвер. Буткевич не успел опомниться, то есть он, конечно, пришел в себя, но уже после того, как посетитель перелетел через плоскость суконного покрытия стола. Поручик прыгнул вдогонку. Коротко и напористо он повернул пухлую руку посетителя. Стукнул об пол упавший пистолет. Подавшись вперед всем телом и резко оборвав движение, Буткевич устремил противника на пол спиной. Помещик захрипел, смешно дрыгнув ногами по паркету.

— Руэ, майн фропнд! (Тихо, мой друг!) — попросил его поручик, предварительно опустив на всклокоченный затылок посетителя рукоять своего револьвера. За дверями кабинета слышалась возня. Буткевич устремился было вперед, но у самых дверей засомневался. Негодяй может выстрелить первым. Через открытое окно, над самой головой ничего не подозревающего часового, поручик шагнул на карниз.