Славные ребята - [29]

Следовало бы уточнить: «Зря теряя время», но он сдержался. Еще немного, и он заговорит тоном классного наставника. Нет, не так-то легко отодрать от себя застывшие представления. А он ведь считает себя «передовым». Да бросьте! Он, конечно, за реформы — но только на бумаге.

Ален даже не пытался скрыть свое изумление.

— Ничему не учась… Да как вы можете так говорить? Я здесь научился, если хотите знать, множеству вещей. Научился существовать. Опыт одиночества — тяжкий опыт. Опыт общины — тоже не легче. И еще научился отрешаться от всего, жить ничем, без ничего… А разве это не важно?

Когда он снова заговорил, его слова прозвучали скорее как вызов, чем как признание.

— Особенно для мальчика, которому в детстве разрешалось играть в песочек только в перчатках! — Он посмотрел на свои руки. — И не разрешалось в Булонском лесу заговаривать с незнакомыми детьми… — Он спросил задумчиво, но не без гордости: — Разве я не преуспел, как, по-вашему?

Тут пришел черед задуматься Марку: если хорошенько разобраться, не лишен ли он идеалов, не говоря уж о простом мужестве.

«Дорожу своей хорошо налаженной жизнью, приличным заработком — особенно если учесть расходы, — дорожу своими чемоданами английской кожи, ручкой с вечным золотым пером. Фетишист. Именно фетишист. И к тому же еще кичусь различными предрассудками, отвергаю любые опыты, кроме самых поверхностных, — вот каков я, должно быть, в глазах и Алена и Надин. И почему это вечное неприятие? Легче всего ссылаться на семью, детей. Да что там! Хоть бы быть искренним с самим собой. А все прочее — пустые отговорки. Моя жизнь — сплошное бегство. От обязанностей, от горя. Сыновья уже совсем взрослые и, должно быть, презирают меня не меньше, чем Ален. Еще бы, буржуа-склеротик, вообразивший себя свободным, малый неплохой, но погубивший свою жизнь. Ради комфорта. Короче, просто-напросто трус. И эта вечная оглядка на прошлое. Жалкий тип, не принимающий великих сдвигов, происходящих в мире. Неудачник! Вот оно единственно применимое ко мне определение. Иногда, правда, удается видеть вещи в их истинном свете».

— Что это вы сегодня такой молчаливый, даже странно.

— Прости, пожалуйста, я задумался… заплутался в лабиринте мыслей, если только так можно выразиться.

— Судя по выражению вашего лица, не такие уж веселые у вас мысли.

— Правильно, какое уж тут веселье… да и жизнь, как тебе известно, тоже не всегда веселая.

— Сама жизнь нет, все зависит от того, как на нее глядеть. Можно ржать надо всем, отказываться принимать всерьез даже собственную свою личность. Право же, самые несчастные не всегда самые грустные.

— Возможно…

— А вы все-таки чудной человек…

— Чем же это?

— А тем, что ставите разные вопросы, и вид у вас при этом… Однако в жизни вы хорошо устроились: жена, дети, профессия. Словом, все, что требуется.

— И тем не менее «все» — это не так-то просто.

Ален пристально поглядел на Марка. Нет сомнения, что для него до сих пор взрослые — это взрослые. И он, очевидно, размышляет, почему это они вечно лезут из кожи вон, чтобы стать другими.

— Ну так вот, сейчас я возвращаюсь в город, а вы пойдете к Надин без меня.

Марк запротестовал было.

— Да, да, так надо…

— Что за капризы такие? С чего это ты вдруг?

— Сам не знаю, но чувствую, что так будет лучше. Вдвоем всегда легче. А когда трое, разговор получается идиотский. Пойдем к машине, а то опоздаете.

— Но как же ты вернешься в город?

Ален расхохотался совсем по-детски. Марк впервые слышал его смех и был приятно поражен.

— Неужели, по-вашему, меня еще беспокоят такие пустяки. Ей-богу, чудак-человек! Проедет же грузовик, повозка, а то, как знать, может, и легковая машина. Я из Парижа удрал, не зная, на чем сюда доберусь, и тут вдруг стану волноваться, как доеду до Катманду. Все-таки забавный вы!

— Поступай как знаешь, — сухо ответил Марк. — В конце концов это твое дело.

— Если ночью вы встретите меня на дороге, разве вы меня не подхватите?

Они подошли к автомобилю.

— Значит, решено, ты не поедешь?

— Не поеду, поверьте, так будет лучше. — Он улыбнулся: — И поторопитесь, а то к девяти не поспеете. Нельзя же заставлять дам ждать, — насмешливо добавил он.

Марк окончательно не знал, что и думать, — это смесь иронии и серьезности, высокомерия, а подчас и прямой вульгарности.

Он завел мотор.

Высокий силуэт уже поглотили сумерки.

«Хоть бы он не простудился, хоть бы ему машина попалась». И если бы Марк отдавал себе отчет во всей нелепости происшедшего, он все равно волновался бы не меньше.

— Вы один?

Марк так и не понял, чего больше в ее тоне — разочарования или радости.

— Как видите! — произнес он наигранно весело.

С чего это он станет отчитываться, рассказывать, как они выехали вместе и как потом мальчишка вдруг передумал и удрал. А может, это загодя расставленная ловушка? Заманили его в капкан — почему бы и нет? Но кто же из них зачинщик? Надин? Ален?

Впрочем, не так-то уж существенно: сегодня эти люди его интересуют, а через неделю он о них и думать забудет. В этом одна из главных прелестей путешествия: тому, что кажется сегодня важным, суждено раствориться, и возрождается оно в ином, новом качестве на следующем «этапе» пути.