Но двигались оленьи ноги, скрипели под полозьями трава и мох, и стойбище медленно приближалось.
И вот Егор увидел два чума, услышал лай собак и почти одновременно заметил, как из его чума выскочили три маленькие фигурки. Внутри у Егора что-то неловко повернулось и затруднило дыхание. Быки пошли медленным шагом.
Они остановились возле чума, и девочки с визгом бросились к матери.
Мать с ребенком в одеяле осторожно выбралась из балагана и встала на землю, не переставая смотреть на сморщенное личико.
Надя потянулась к младенцу и робко спросила:
— Кто он, мама?
— Сама разве не видишь? — с измученной улыбкой спросила мать и, прикрыв от ветра личико ребенка, заспешила в чум.
— Девка, вот кто, — уронил Егор, когда жена скрылась в чуме. — Ни на что больше ваша мамка не способна. Девки — это по ее части.
Чтобы в стойбище меньше было шуточек и подтрунивания над ним, он вдруг решил прекратить все это: он сам сходит и расскажет все, как есть. Чтобы не спрашивали.
— Еще, еще сестренка! — завизжали все три дочки. — Теперь нас будет четыре!
Егор в сердцах сплюнул в мох и стал отвязывать быков, чтобы пустить их в стадо. Потом вдруг задумался. Нечего в такое время торчать, как чучело, в стойбище. Он перекусит и поедет к оленям. Пусть не пришла еще его пора дежурить — все равно поедет.
К нему подошли два пастуха, без малиц, в одних рубахах и тобоках. Взглянув на Егора, они все поняли без слов, посмотрели себе под ноги и разошлись.
Лишь на вторые сутки Егор вернулся из стада. Еще не доходя до чума, издали он услышал знакомый требовательный крик.
Егор открыл дверь и шагнул внутрь, стараясь не замечать ребенка. На дежурстве он не спал, очень утомился и, не сказав ни слова, завалился на оленьи постели спать. Проснулся рано утром. Все четыре дочки сладко посапывали во сне, и только жена, прижав к себе младшую, лежала с открытыми глазами.
И вдруг Егору стало жаль ее, захотелось что-то сказать ей. Но, как ни искал ой в душе добрые, утешающие слова, ничего не мог найти.
— Где столько женихов найдем? — сказал он вместо этих слов и сам удивился своему вопросу. — В Большую землю ехать придется.
Жена тихонько засмеялась:
— Были бы дочки хороши — женихи найдутся.
Егор встал. Тотчас, собираясь встать, завозилась и жена: не мужское это дело — разжигать печку и готовить завтрак. Но Егор сделал рукой знак, чтобы она не трогалась с места.
Он порубил дрова у входа в чум, разжег печку, сходил к озеру за водой и поставил чайник. «Что ж делать, если я такой невезучий», — думал Егор, присев у чума и подперев рукой голову.
Потом встала жена, проснулись и дочки. Только открыли они глаза, как сразу вскочили и бросились к своей младшей сестренке, давая ей десятки ласкательных имен — цветочек, солнышко, травинка… Егор мельком взглянул на нее — крошечный приплюснутый нос, косоватые глаза, скуластенькая мордашка, и в душе его неуклюже и горестно сдавилось что-то.
После завтрака жена боязливо коснулась его руки.
— Чего тебе? — нахмурился Егор.
— Как мы ее, дочку-то? — запинаясь, спросила жена.
Егор сразу было не понял ее.
— Что как? Чего прицепилась?
— Имя надо дать ей и поехать в тунсовет.
Егора охватила ярость.
— Имя?.. А мне какое дело? Сама рожала, сама и придумывай! Хоть вороной, хоть мышью! Я тут при чем?
— Егор…
Он вскочил и вышел из чума. И уже немного досадовал, что погорячился, и с грустью думал: «Не видать ему сына как своих ушей…» И горько усмехнулся: хоть шамана ищи, хоть идолов-болванчиков вырезай и мажь им оленьей кровью рты, чтобы помогли.
И тут его мысли забежали вперед. Он представил своих дочек взрослыми: выйдут они замуж и родят ему, своему отцу, кучу внуков, настоящих оленеводов; будут они носить на поясах, на звонких цепочках охотничьи ножи в ножнах, метко бросать тынзей, учить молодых лаек работать в стаде, а смышленых быков бегать в упряжке; и будут они, его внуки, важничая, ездить в округ на совещания. И он отцовской властью прикажет дочкам назвать лучшего из них Славкой. И пусть только осмелятся ослушаться его, пусть только осмелятся, пусть только… Чертовы куклы!
1965
