Славен город Полоцк - [94]

Однако три года тому держатель Заполотского посада вельможный пан Тиборовский запретил своим крестьянам под страхом смерти продавать на рынке лен. И не стало в городе пряжи. Одна за другой закрывались прядильные и ткацкие мастерские, белошвейные и парусиновые производства, к вящей выгоде вельможного пана. Весь лен у крестьян он забирал сам, отправлял в Бремен и Гамбург. Из-за границы пан привозил дорогие кружева, дорогие вина и дорогих танцовщиц, которыми никогда не имел бы счастья обладать, если бы не это право беспошлинной торговли, отнятое магнатами у безвластного короля во вред государству.

Со страхом наблюдал Софрон, как один за другим разорялись ткачи, и молил бога, чтобы несчастье обошло его.

Пан тем временем запретил торговлю пенькой, воском, смолой, а для того, чтобы никто не пытался обойти его запрет, приказал повесить на площади пятерых крестьян. Провинились они совершенно в другом: надерзили пану, когда были приведены в имение рыть колодезь. Но он велел объявить, что казнят их именно за незаконную продажу своих товаров.

— Если они еще не успели провиниться в этом, — сказал пан в день казни, — то, конечно, сделали бы это завтра.

Впрочем, пан Тиборовский был от природы человеком великодушным и в последний момент заменил четверым смертную казнь палочными ударами — по сто каждому, — повесить же велел лишь пятого, который не пожелал просить о помиловании, а крикнул:

— Песьего ты роду! Найдется и на тебя рука. Вот придет Москва, за все с вас взыщет!

Такой обиды гонористый пан не простил бы и самому королю.

«Поднимем тебя на перекладину, увидишь с высоты Москву, — мысленно отвечал пан Тиборовский обреченному холопу. — Между тобой и Москвой уже сколько веков стоит наша Жечь Посполита. Разве сдвинешь гору слезами? Или проклятиями? Или даже кулаками? Давно пора тебе забыть про Москву».

Но долго размышлять пан Тиборовский не любил и не умел. Черт с ними со всеми — и с этим висельником, и с его Москвой, и даже с польским королем, придумавшим какой-то налог на торговлю.

Впрочем, никакого налога пан Тиборовский не дал, а велел связать посланцев короля да и высечь примерно — пусть знают, собаки, кто в Полоцке истинный король! Вспомнив, как бранились, а затем плакали королевские чиновники, пан Тиборовский усмехнулся...

...Софрон давно истратил деньги, вырученные за последнюю штуку полотна, проел все запасы. Забыли к нему дорогу заказчики, пылился и зарастал паутиной его ткацкий станок. Софрон обратился за советом к попу — кто еще, как не духовный пастырь, должен указать человеку верную дорогу? Поп взял за совет последний грош Софрона, велел ему надеяться на бога, быть покорным своей участи, не роптать. Сходил Софрон и в Вильно к православному архиерею, слывшему мудрецом и защитником истинной веры. Тот наставлял не таить в душе злости против пана, ибо он лишь оружие господа. Господь-де ниспослал на Софрона испытание. Неизвестно, как долго оно может продолжаться и какие великие блага ждут человека, терпеливо его перенесшего.

Не осталось у Софрона иного исхода, как просить у помещика землю в аренду. Заброшенных земель, где крестьяне повымирали от голода и болезней, у пана имелось немало. Он охотно раздавал их желающим попытать счастья, зная наверняка, что все счастье, которое может уродить на этой горькой земле, достанется в конце концов ему.

— Сколько ты просишь земли? — спросил пан Тиборовский. — Одну, две или три четверти уволоки? А семья у тебя какая?

— Имею дочь Евдокию тринадцати лет и сына пяти лет, — ответил Софрон. — Жена умерла... Но я обязательно женюсь, — добавил он торопливо, с беспокойством следя за меняющимся выражением лица помещика.

— Так чего ты пришел? Как ты сможешь возделывать мою землю? — И пан Тиборовский с укором глянул на стоявшего сбоку пана Яна: — Дай ему одну четверть уволоки.

— Не прокормимся мы с нее, вельможный пан, — поклонился Софрон.

— Но я же не виноват, что в семье ты единственный работник. Да четверть уволоки ты должен будешь отрабатывать у меня пять дней в неделю.

— Хоть пол-уволоки дайте, — бормотал Софрон.

Пан дернулся нетерпеливо. Это мужичье столь тупо, что даже простейших расчетов не может произвести в уме.

— Ты должен понять: за две четверти уволоки тебе полагалось бы отрабатывать у меня десять дней в неделю... Будь вас хоть трое взрослых, тогда двое отрабатывали бы у меня, а третий — на половинке. Когда дети подрастут или когда найдешь жену, тогда и приходи за второй четвертью...

Вместе с клочком земли к Софрону перешли все крестьянские повинности. В сев, и в жатву, и в молотьбу он должен был участвовать в «гвалтах» сверх пяти дней барщины в неделю. А еще бесконечные починки дорог, а перевозки панского хлеба к пристаням и на мельницы! Он посылал детей полоть господские огороды, весной вывозил на поле пана весь навоз со своего двора...

Давно бы сбежал Софрон из Полоцка, если бы не дети да если бы не жила в нем смутная надежда, что авось все переменится: передумает пан, разрешит снова покупать на рынке лен, вернутся для Софрона старые времена. В ожидании, пока пан передумает, Софрон был покорен и робок. По ночам подходил к своему станку, счищал с него пыль и паутину, пробовал ход, подолгу держался за раму станка, будто предчувствуя, что скоро придется ему расстаться и с этим последним свидетелем его былого благополучия...