Славен город Полоцк - [5]

— Кажется, он нам подойдет, — промолвил Рохвольд.

Люди Рохвольда были умелыми воинами. Они разузнали, что в замке сидит некий князек, данник киевского князя Игоря, и что воинов у него не много. Тем лучше! Рохвольд подкрался незаметно, как подбирается голодная куница к вкусно пахнущему гнезду белки, чтобы наброситься внезапно, растерзать белку, полакомиться ее мясом и остаться хозяйкой в ее удобном гнезде.

Замок оказался удобным. А на киевского Игоря и на все прежние местные порядки можно не обращать внимания. Рохвольд завоевал себе право собирать дань в этой обширной округе, а порядки он установит свои.

Прожив зиму спокойно и сыто, Рохвольд решил, что здесь можно остаться навсегда. Он не прогадал, отправляясь в эту пущу за золотом. Местные жители, которые поклонялись какому-то неведомому лесному божеству Креве-Кривейто, были терпеливы и миролюбивы и, очевидно, не умели удивляться. Больше всего изумило и обрадовало Рохвольда то, что когда он впервые явился к ним за данью, они даже не пытались выяснить, каким образом он оказался здесь и куда девался его предшественник. Имени его они не спрашивали, хотя не могли не видеть, что он пришлый человек. Так и корова: сонно стоит и ждет, пока ее подоят, и кто бы ни тянул руки к ее вымени, она остается безропотной.

Думалось Рохвольду: достаточно будет втолковать «коровам» значение слова «давай», и он сможет жить в довольстве до конца своих дней.

Все оказалось не так. Местные жители умели строить землянки, рубить бревенчатые избы. Они, по-видимому, воздвигли этот огромный двухэтажный замок с высоким забором, крепкими воротами и подъемным мостом через ров. А люди Рохвольда были только воины. Они не умели ни содержать скот, ни готовить землю под посевы, ни мять глину, ни ткать рядно. Давно бы вымерли от голода и разных невзгод Рохвольд и его люди, если бы не поняли необходимости жить в мире с племенами завоеванной округи. Не раз наведывались сюда другие бродячие князья-завоеватели. Рохвольдова дружина отгоняла их, и племена признали князя Рохвольда своим защитником.

Постепенно Рохвольдовы люди и сами научились готовить почву и выбирать время для сева, содержать скот и ловить рыбу, прясть шерсть и выделывать шкурки. Они научились пользоваться разными предметами обихода и орудиями труда, которых не знали у себя на родине, усвоили местные обычаи. Стал забываться родной язык и родные обычаи, имена родных божков, в сущности таких бездарных по сравнению с богами славян. Наконец люди Рохвольда взяли себе жен из среды местных жителей, детям своим стали давать славянские имена и самих себя тоже стали называть славянами, кривичами, русскими.

Один князь упорно продолжал называть эту местность «варяжским завоеванием», и когда кто-нибудь из его слуг называл себя русским, он неизменно поправлял:

— Ты мой человек, и больше никто. Забудь слово «русский», а помни имя твоего господина.

В Киеве давно уже княжил Святослав. Но и его Рохвольд не торопился признавать. Тем более, что тот, по слухам, был занят своими восточными походами в земли печенегов и к городу Константина. Однажды Рохвольду пришлось услышать об этом храбром князе:

«Бежит, как барс, довольствуется сырым мясом, когда нет иного, спит в походах на голой земле, подложив под голову седло».

И Рохвольд с трепетом ожидал, что Святослав, заключив мир с Византией, потребует его, Рохвольда, к себе. Тогда уж придется ехать в далекий Киев на неведомой реке Борисфенес. С большим облегчением узнал Рохвольд, что Святослава убили из засады печенеги и из черепа его сделали чашу для вина.

На радостях три дня пировал тогда Рохвольд. Да оказалось, что сыновья Святослава не забыли про него.

4

Едва приметная тропинка уводила в глубь леса. Ее ничего не стоило потерять, если бы не та же зарубка, повторявшаяся через каждые сто-двести шагов: узкий клин с поперечной чертой впереди острия.

Рохвольд ехал впереди. Тропинка петляла между стволами, была кое-где прорублена через кусты. Попалось несколько сваленных деревьев с обрубленными ветвями, но не ныне это было сделано и даже не в прошлую весну. Проглядели, проглядели слуги князя — неведомые люди таятся в лесу.

Нехоженый лес! Сколько неожиданного прячется в его тенях, сколько бродит здесь разных страшилищ — водяных, болотных, чащобных, берложных, — подстерегая путника, чтобы сбить с дороги, заманить в трясину или завлечь в дебри, закружить, обессилить и с хохотом убить!

Над головой Рохвольда раздалось глухое хлопание крыльев; оно сменилось предсмертным пронзительным воплем какого-то мелкого зверька; вопль был тотчас заглушен злорадным хохотом. На голове у Рохвольда зашевелились волосы. Он хлестнул коня, и тот вынес его к просторной пустоши.

У ее дальнего конца стоял длинный, наполовину ушедший в землю, бревенчатый дом. В стороне от него находился загон для скота — огражденная высоким тыном площадка. Это было обычное для края селище-однодворка, в котором жила одна большая семья — иногда до полусотни людей. В правом углу пустоши вытянулся узкий насыпной курган, высотой до брюха лошади. Не один горшок с человеческими костьми зарыт в этом кургане; давно, должно быть, живут здесь люди. Проглядели, проглядели слуги князя!