Славен город Полоцк - [28]

5

Боярин велел доложить о себе почивавшему после полудни князю Борису и, не ожидая пока его позовут, шагнул в полутемную, с кислым запахом опочивальню. Полуодетый князь сидел на ложе, свесив тощие ноги, держал на ладони игрушечный храм из щепы и улыбался. Тяжелое одеяло из лисьих шкур сползло на пол.

«Свинья, все княжество проспит», — подумал Якун и нарочно громко, зло заговорил:

— Беда, князь: опять твой братец нашкодил.

Борис поежился. Тихая комната, в которой он любил разгадывать сны, размышлять о смысле жизни или обдумывать возможные способы прославления своего имени, неожиданно наполнилась противным голосом тысяцкого, рассказывавшего о пожарах, насилиях, грабежах и убийствах с такой обстоятельностью, словно это доставляло ему радость.

— Не называй его моим братом, называй его «князь Глеб», — тихо промолвил Борис, когда Якун умолк. — Хорошо, мы примем меры. Закажи на завтра молебен в святой Софии на помин невинно погубленных душ.

— Не это бы, князь, надо. Силу собрать бы, наказать виновников, чтоб не повадно было. — Боярин вдруг развернул длинный пергамент и, заглядывая в него, сказал: — Тут пишет к тебе Великий князь киевский, корит, что все брату своему спускаешь, с паскудством и татьбой его миришься, ни слова в укор не сказал ему.

— Откуда се князю Великому ведомо? — спросил Борис. Он спрятал свою игрушку в нишу, завешенную цветным холстом, глянул с неприязнью на боярина и продолжал: — Еще что пишет Великий князь?

— Напоминает, что в роду Всеславичей ты старший, и требует от нас...

— От меня, — тихо поправил Борис.

— Прости, от тебя... Требует выдать ему Глеба.

— Сам пускай берет, — вздохнул Борис. — Уж я не звал ли его?

— В противном случае угрожает нам Великий князь... тебе угрожает, — поправился боярин, — лишением княжения.

— Не он дал, не он и возьмет, — мрачно, но все так же тихо, промолвил Борис. — Вотчинная наша власть.

В тиши своей спаленки Борис не раз уже пытался проникнуть в тайный и темный смысл божественного провидения. Раз он, Борис, родился от князя старшим, значит, бог его избрал быть князем после своего отца. Но зачем он тогда дал ему еще шесть братьев-гордецов? Они тоже от бога или не от бога? На этот вопрос, давно уже занимавший его, Борис не нашел ответа.

— Еще тут сказано, — продолжал между тем Якун, — что митрополит киевский за злые бесчинства против бога и многих князей русских и всей Руси святой повелел во всех церквах господних, в соборах и даже в часовнях, где служба богова творится, петь Глебу анафему.

Князь устало склонил голову. Петь брату анафему... Так может быть, этот брат и не от бога? Может, он от сатаны? Но как же тогда лоно матери, обоих их породившее, — кому оно принадлежит?

Князь думал, а боярин переминался с ноги на ногу и нетерпеливо ждал его решения. Наконец Борис поднял голову. Лицо его было светло и спокойно. Он нашел решение.

— В молебне мы и Глеба помянем. Будем просить бога образумить его. А иные пусть клянут. Воля богова — она покажет себя. — И, чтобы покончить с этим, спросил: — А как там камнерезы — стараются?

— Стараются, — угрюмо ответил Якун.

Еще в прошлом году Борис велел выбить на двух глыбах красного камня, торчащих из воды у левого берега Двины, в четырех верстах ниже замковой горы, слова: «Господи, помози рабю твоему» — на одном, а на другом: «Прости, господи, мя грешнего». Теперь душа Бориса с этих вечных камней день и ночь взывает к богу, а Глеб за этот год натворил больше черных дел, чем за все предыдущие. И Борис спохватился: а ведь господь может не знать, кто его просит. И недавно он велел к фразам на камнях добавить: «Борис».

— Стараются мастера, — словно отмахнулся Якун от назойливой причуды Бориса. — Какой же ответ прикажешь Великому князю слать? Пишет он, что собирает на Глеба рать. Из Суздаля, Владимира, Смоленска, Мурома зовет оружных людей. Не пристать ли и нам?

Он спросил, зная наверняка, что князь благоразумно отклонит его предложение. Воевать Якуну не хотелось. Давно понял, что выгоднее самому не воевать, а других стравливать. Вполне возможно, что Великому князю удастся разбить Глеба, и почему бы не воспользоваться плодами этой победы? Он, боярин Якун, давно приметил, что земли на северном берегу Вилии, ныне захваченные Глебом, родючи и густо заселены. Было бы с тех земель немало дани и князю, и тысяцкому. Поэтому надо ответить Великому князю так, чтобы это принесло наибольшую выгоду ему, Якуну.

Но князь, видимо, и думать больше не желает о Глебе. Ничего не ответил Якуну, осведомился, поступают ли в казну налоги, много ли лесу заготовлено для починки мостовых, заказан ли новый лик Непорочной...

«Богомольная жаба», — думал о нем Якун с нарастающим раздражением. Разве справедливо, что этой жабе он должен отдавать более трех четвертей всей собираемой дани, с таким трудом выколачиваемой из смердов и прочего работного люда? Справедливо было бы как раз наоборот — князю отдавать четвертину, а прочее оставлять себе. Да и вообще могло бы обойтись княжество без Бориса. Сидит же в Новгороде посадник Великого князя. Почему бы и ему, Якуну, не быть в Полоцкой земле посадником? «Господи, возьми Бориса!» — внезапно родилась в нем короткая страстная молитва.