Славен город Полоцк - [22]
Один раб обрадовался возвращению Всеслава: Микифор. Из новгородского похода он вез тогда двух кощеев, но при разгроме конвоя они бежали. Все же надеялся Микифор, что князь зачтет ему его усердие, назначит своим псарем либо конюхом.
Но Всеслав, к которому он обратился со своей просьбой, возразил, что не все же убытки одному князю нести. Пусть холоп добудет двух других рабов, хотя бы этих двух его бывших товарищей-кузнецов. Вряд ли они ушли далеко...
Однажды, когда Ондрей с Иванко вышли из церкви на кончанском торжку, куда они иногда приходили перед вечером помолиться, они лицом к лицу столкнулись с Микифором. Ни слова не говоря, тот схватил их за руки, кликнул стоявших неподалеку двух конных отроков, данных ему князем в помощь. Связанных Ондрея и Иванко взвалили на коней, повезли в замок.
— Не услышал бог твоей молитвы, вот я и вернулся, — криво усмехнулся Всеслав и с силой ударил ногой Иванко в живот. Подросток упал, скорчился и взвыл. — Молчи, ворюга!.. За все твои провины я с тебя недорого возьму — только оба глаза. Но сначала ты увидишь, как воспитателя твоего на куски резать будут и мясом его живым кормить собак... Ну, как теперь скажешь, Ондрей, справедливый я князь? Кому жить, того жизни не лишаю, тебе же она, верно, надоела.
— Несправедливый ты князь, Всеславе, не такой нужен людям князь, — спокойно, тихо произнес Ондрей. — Не боюсь жестокой казни, а знай, что не ты от бога, а все мы, вся людь. Ты же отвечать будешь за неправду и грехи. — Возвысив голос, он выкрикнул: — А будь ты проклят, Всеславе, во веки веков, и весь твой род. Придет время — выгонит тебя и потомков твоих народ Полочаны, будете вы сиротами бродить по Руси, и никто вам слова привета не скажет...
В тот же день, после страшной казни Ондрея и ослепления Иванко, князь разрешил Микифору уходить куда угодно, но в свои приближенные, как тот надеялся, не произвел.
По крутому склону, озабоченный и смятенный, Микифор спустился к Полоте. Раздумывал, не вернуться ли в стойло, к яслям, с которыми свыкся уже так, что жизнь на воле просто пугала.
У противоположного входа на мост тихо разговаривала группа людей. Здесь было два-три ремесленника, базарный сторож, малый лавник, лодочник и еще несколько человек из тех, кто в последнее время все чаще называли себя «людь полочаны, народ полочаны».
Когда Микифор поднялся на мостик, разговор утих. Один из ремесленников, человек с крупным и темным лицом, грузным шагом разозленного медведя пошел навстречу. В руках он держал деревянную пику. На середине мостика они сошлись. Хотел было Микифор обойти встречного боком, да тот положил свою пику поперек перил и перегородил дорогу. Микифор мог бы поклясться, что железный наконечник на пике был один из тех, которые только он умел делать — с острыми, слегка выпуклыми в середине ребрами, с полированными до блеска гранями, с фасеткой по обводу основания. И он не отрывал взгляда от этого наконечника, стараясь припомнить, когда, для какой цели и по чьему заказу он его делал.
Но мысли его были спутаны. С первого взгляда лицо человека под густым слоем черни показалось ему знакомым, и столько недоброго было в этом лице, что Микифор страшился вторично глянуть на него.
— Послушай, ты, — заговорил человек голосом Прокши-городника. — Сколько виры надо платить князю за убитого раба?
— Пять гривен, — прошептал Микифор побелевшими губами, а в голове билась другая мысль: «Я уже не раб... не раб я больше...»
Прокша угадал ее.
— А если бывший раб успел сделать на воле один шаг, и этот шаг собачий?.. За собаку тоже пять гривен платить или больше?
И Прокша неторопливо снял с перил свою пику, занес ее, сильным ударом пробил грудь Микифора и не стал извлекать ее обратно.
Одинокий трусливый вопль родился над рекой и замер, нигде не возбудив ни отзвука, ни беспокойства, ни сочувственного вздоха...
Много веков течет Полота по земле, названной в честь реки Полочанским краем. Много грязи смыла с нее река, унесла в океан.
Унесет и эту красную грязную струйку, чтобы не осталось памяти о предателе-рабе.
Век двенадцатый. НАРОД ПОЛОЧАНЫ
И бысть мятеж велик в Полочанах.
Из летописи
В пяти верстах к северу от Полоцка, недалеко от урочища Сельцо, на опушке густого бора, стоит одинокий старый добротно срубленный дом. Даже с близкого расстояния не разглядеть его побуревших бревен и поросшей мохом щепной кровли в объятиях таких же бурых и замшелых вековых сосен, к стволам которых он прислонился.
Человек, некогда строивший дом, до самой смерти вносил князю виру за давнюю тяжкую провинность, да так и не успел расплатиться. Остаток долга вместе с домом перешел к его сыну Иоанну. Искусство отца Иоанн превзошел. Если тот рубил дома, то Иоанн стал мастером каменной кладки.
В молодые годы походил Иоанн по Руси. В Чернигове познал искусство глину калить, в Новгороде постиг умение связку на извести замешивать, во Пскове научился выкладывать арки и своды, и круглые колонны. В Киеве помогал заезжим фряжским[11] мастерам класть из кирпичей хоромы и храмы. Научился и камень обтесывать, и карнизы лепить. Образы многих замечательных зданий навсегда запомнил Иоанн. Он мог в щепе изобразить киевскую Софию и вышгородскую Вежу, новгородского Ивана на Опоках и многие иные дивные и простые творения человека.
