Славен город Полоцк - [18]

Как загадал Ондрей, так и сталось. Только три его года тремя неделями обернулись. Три недели прожили молодые в своем невенчанном припозднившемся счастье. В углу убогой землянки висела мутная иконка девицы Марии, под ней поставили деревянный чурбан Перуна и помолились обоим сразу, чтоб крепче было то ненадежное счастье. Но не очень-то боги вняли мольбам Ондрея и тихим слезам Марины. Когда не стало в доме припасов, пошел переодетым Ондрей наниматься работать — мостить бревнами болотистые дороги и улочки рождавшегося города, да и был опознан.

На счастье Ондрея, умер о ту пору старый князь Брячислав, а сын его Всеслав, сам не раз убегавший от отцовского гнева, по случаю занятия полоцкого стола так объявить велел: «А кто из челядин бегал, тем прощается, приходите и будете без вины». Так вернулся Ондрей в замок, а Маринушка в своем домишке пряла и ткала на великих и малых купчин и все ждала своего суженого. Вот и дождалась.

7

Вести из войска приходили разноречивые. Раненых отправляли домой пешком; кто добирался, рассказывал, что не взять Всеславу Новгорода — много наготовлено там камней и смолы, много припасено еды, а лучники стреляют далеко и метко, и уже немало полочан в чужую землю зарыто. Другие говорили, что сгорел ремесленный конец Новгорода, взяты пленные, разграблена церковь Ивана Предтечи. Тут бы и домой возвращаться полочанам, да будто намерен Всеслав все замки Новгорода разрушить, ради чего велел вязать степени[9] из длинных жердин — на высокие стены взбираться.

Неожиданно пришли вести с другой стороны, откуда их вовсе не ждали. Из Менеска, что на южной окраине Полоцкой земли, прискакал молодой гончар, поведал, что войска Ярославичей неожиданно напали, выжгли посад, всех мужей побили, а жен и детей раздали своим воинам, и теперь идут Ярославичи на Полоцк.

Скоро из-под Новгорода с десятком гридей вернулся Всеслав. На главной улице передний гридь по приказу князя выкрикивал, сколько в Новгороде сожжено домов, сколько разграблено церквей и монастырей, сколько хулы тамошней святой Софии учинено да сколько взято кощеев[10]. И еще он выкрикивал:

— Берите кощеев, дешевых рабов: по ногате мужи, по две ногаты жонки.

Но ни одного возгласа одобрения не слышал князь, ни одного приветливого взгляда не видел на лицах встречных гражан, которых становилось все больше.

— Ярославичей побьем — еще больше чего добудем, — продолжал выкрикивать гридь. — Уж войско наше навстречу Ярославичам из-под Новгорода пошло.

Но никому здесь, очевидно, не нужны были ни дешевые рабы, ни чужие страдания, ни дым пожарищ в далеких русских городах.

— А где наши сотни? — крикнул кто-то из толпы. — Где наше тысячье? Лучше бы Менеск закрыл, чем на Новгород нападать.

В конце улицы показалась колонна пленных. У мужчин на шее были деревянные колодки, похожие на ярмо для волов, — по двое мужчин в колодке. Женщины и дети шли без колодок под присмотром нескольких мечников. У церкви Параскевы-Пятницы, где толпа была особенно густа, произошло замешательство, колонна остановилась. С паперти поп Зиновей вместо обычного благословения князю по случаю возвращения кричал:

— Святая София и у нас, и в Киеве. И в Новеграде святая. Пошто хулу чинил ей? Того бог не приемлет!

На паперть поднялся одетый ремесленником человек средних лет, стал рядом с попом, поднял обе руки и густым низким голосом стал выкрикивать, как только поп выдохся, словно думали они одной мыслью:

— И того бог не приемлет, что русские с русскими воюют, а половцы тем временем на нашей земле насильничают,

И голос ремесленника, и его фигура показались князю знакомыми. Никак это его Прокша? Князь приказал одному из своих гридей пробраться к паперти, но толпа не пропустила его.

К старшему мечнику протолкался Ондрей с сумой через плечо.

— Возьми мою ногату, отдай мне раба, — сказал он, протягивая монету.

Конвоир немедленно разомкнул колодку на шее одного из кощеев. Освобожденный подошел к Ондрею, сложил руки на груди в знак покорности, произнес:

— Ты за меня выкуп дал, теперь я твой. Казни меня, продай меня, убий меня — я твой.

Это была клятва, которую раб обязан был произносить при переходе к новому хозяину. Но Ондрей ответил:

— Не хочу я брата моего рабом. Ты свободен, иди где дом твой, где жена и дети.

Он обнял пленного и поцеловал его.

И многие гражане стали давать куны конвоирам, выкупая рабов. Где-то в глубине толпы раздалось визгливое рыдание. Несколько ремесленников и поденщиков волокли за руки лихваря Алипия, говорили ему:

— Ты много резу от нас пособирал, отдавай теперь все князю, и пусть эти люди-новгородцы будут свободны, пусть каждый идет где его дом, а кто захочет свободным у нас оставаться — пусть, а захочет князю служить — пусть.

Алипий рыдал, клялся, что у него нет денег, но люди стояли на своем:

— Нет кун, так нет тебе и свободы, путами свяжем тебя, и выкуп за тебя — сто рабов.

Стал Алипий просить старшего мечника отпустить сто рабов — он, мол, внесет куны после. Старший хотел было князя поспрошать, как быть, да тот со своими гридями уже ускользнул переулками в замок. Зная Алипия, не поверил ему старший на слово, не отпускал рабов. Тогда люди набросились на мечников, стали бить их палками и камнями, снимать колодки с рабов.