Славен город Полоцк - [16]
Вокруг них собралось несколько ремесленников.
— Неправда твоя! — крикнули они Алипию, поддерживая деда.
От них этот возглас перекинулся на большую толпу, стоявшую возле церкви, а там и вся площадь зашумела:
— Неправда... неправда... неправда...
Кроме ближайших соседей Ондрея, никто не знал, как возник этот клич, но все сразу восприняли его более общий смысл: он отвергал призыв к войне.
Тысяцкий жестом оборвал глашатая, прислушался к недовольному гулу на площади и обернулся к стоявшему позади него гридю с мечом. Почти тотчас из-за дома тысяцкого выехало два десятка вооруженных всадников — ровно столько, сколько, по словам Ондрея, нужно было, чтобы покарать разбойников на волоках и тем восстановить мир между соседними княжествами. Теперь эти верховые, размахивая мечами, устремились в толпу.
— Беги, дед, голову спасай, — торопливо шепнул кто-то рядом с Ондреем.
Дед и Иванко заспешили к переулку. Впереди них все расступались, позади смыкались. Но конные не думали кого-либо преследовать и вряд ли даже поверили бы, что мощный гул несогласия, только что сотрясавший площадь, был возбужден скрипучим голосом какого-то деда. Они получили приказ лишь водворить тишину и остановились там, где она их застала, темными пятнами возвышаясь над толпой.
Глашатай мог продолжать. Теперь он выкрикивал приметы челядинцев, которые в последние дни бежали от разных владельцев; затем перешел к торговым новостям.
Когда площадь осталась далеко позади, Иванко достал из кармана своих легких портов металлическую полую пирамидку — наконечник для пики — и, виновато улыбаясь, показал ее деду.
— У Микифора украл? — удивился дед, неодобрительно глянув на Иванко.
Сначала мальчик кивнул, потом отрицательно покачал головой:
— Не украл, а взял, чтоб выбросить, как ты велел. Куда бросить?
— Не надо, раз уж взял...
Они вышли к Двине. Вдоль реки от далекого моря тянуло сырым холодом. Уличная грязь твердела под босыми ногами — не сегодня-завтра жди первого мороза. Ондрей теснее запахнул свою драную овчину, глянул на мальчика.
— Не мерзнешь?
Иванко не отвечал. С жадным любопытством он озирался вокруг. На вымоле рыбаки разгружали свои лодьи. На длинных узких столах под открытым небом женщины раскладывали рыбу. Мелких щук и окуней они бросали в деревянные бадейки — их еще сегодня отнесут на торг. Крупную рыбу потрошили и складывали в чаны. Самых лучших рыбин из каждой партии разделывали особенно тщательно: они предназначались князю, церкви, старейшинам — всем, кто получал от простого человека дань за его право заниматься промыслом. Всякая же мелочь выбрасывалась в большие плетеные коши с княжеской псарни, и княжий псарь следил, чтобы женщины бросали не скупо, чтобы не спрятали чего-либо для себя, чтобы не кормили княжьим добром бездомных кошек и собак, чтобы не подавали нищим и бродягам, которых тут шагалось еще больше, чем голодных животных.
Ондрей прошел вдоль столов, приглядываясь к лицам женщин, но здесь не было той, которую он искал.
После рыбного миновали лесной вымол, свернули в переулок, миновали несколько землянок. Начиналась наиболее заселенная часть посада. Она состояла из беспорядочного сплетения улиц — Гончарной, Щетинной, Кожаной, Церковной, Яневой и Романовой — по именам бояр, имевших здесь свои усадьбы, и множества других. По Кузнечной улице дед отсчитал семь домов и свернул к восьмому. Он ничем не отличался от прочих в посаде: был тоже сложен из бревен, возвышаясь на три локтя над землей и на столько же уходя в землю. Глина, выброшенная при рытье, образовала впереди входа полукруглый соп для защиты от воды. Небольшой двор был огорожен тыном из кольев.
Первым по ненадежным крутым ступенькам сбежал Иванко. Опершись одной рукой о дверь, он протянул другую деду. Дверь со скрипом подалась, из дома потянуло дымом. Иванко закашлялся.
— Кто там? — раздался из землянки старушечий голос.
Ондрей и Иванко вошли в избу. Хозяйка как раз кончила топить и теперь, стоя на березовом чурбаке, затыкала мшаной затычкой круглую дыру в стене — выход для дыма.
— Ондрейка! — С неожиданным для ее лет проворством — вряд ли она была моложе деда — женщина соскочила с возвышения.
— Я, Маринушка, я... А это, значит, Иванко.
Женщина достала с полки деревянное блюдо с небольшим хлебцем, рядом с которым стоял долбленый стаканчик с солью, и с поклоном протянула его Ондрею, затем Иванко, каждый из них приложился губами к хлебцу, перед тем как возвратить его хозяйке. Она поставила блюдо на стол, рядом положила нож, сняла с полки кувшин с молоком.
Ондрей опустился на чурбак перед печью, протянул озябшие руки в ее открытый зев, тихо спросил старушку:
— Готова ты опять гостей от меня принять?..
Пока они разговаривали, Иванко осматривался. В правом заднем углу, отгороженном досками, что-то жевала коза. Над ней протянут шесток для кур. С крыши свисает вязка лука. А ложе устроено не на полу, а на широкой деревянной лавице и покрыто полосатой рядниной. На таких, вероятно, спят и князья.
Закончив разговор с Мариной, Ондрей обратился к мальчику:
— Как, Иванко, — поможем людям против князя?
— Поможем, — убежденно, тоном взрослого ответил мальчик. — Сам же днесь говорил: людям без людей не жить..,
«Свои» — повесть не простая для чтения. Тут и переплетение двух форм (дневников и исторических глав), и обилие исторических сведений, и множество персонажей. При этом сам сюжет можно назвать скучным: история страны накладывается на историю маленькой семьи. И все-таки произведение будет интересно любителям истории и вдумчивого чтения. Образ на обложке предложен автором.
Соединяя в себе, подобно древнему псалму, печаль и свет, книга признанного классика современной американской литературы Дениса Джонсона (1949–2017) рассказывает историю Роберта Грэйньера, отшельника поневоле, жизнь которого, охватив почти две трети ХХ века, прошла среди холмов, рек и железнодорожных путей Северного Айдахо. Это повесть о мире, в который, несмотря на переполняющие его страдания, то и дело прорывается надмирная красота: постичь, запечатлеть, выразить ее словами не под силу главному герою – ее может свидетельствовать лишь кто-то, свободный от помыслов и воспоминаний, от тревог и надежд, от речи, от самого языка.
В книге "Недуг бытия" Дмитрия Голубкова читатель встретится с именами известных русских поэтов — Е.Баратынского, А.Полежаева, М.Лермонтова.
В новой книге известного режиссера Игоря Талалаевского три невероятные женщины "времен минувших" – Лу Андреас-Саломе, Нина Петровская, Лиля Брик – переворачивают наши представления о границах дозволенного. Страсть и бунт взыскующего женского эго! Как духи спиритического сеанса три фурии восстают в дневниках и письмах, мемуарах современников, вовлекая нас в извечную борьбу Эроса и Танатоса. Среди героев романов – Ницше, Рильке, Фрейд, Бальмонт, Белый, Брюсов, Ходасевич, Маяковский, Шкловский, Арагон и множество других знаковых фигур XIX–XX веков, волею судеб попавших в сети их магического влияния.
Все слабее власть на русском севере, все тревожнее вести из Киева. Не окончится война между родными братьями, пока не найдется тот, кто сможет удержать великий престол и возвратить веру в справедливость. Люди знают: это под силу князю-чародею Всеславу, пусть даже его давняя ссора с Ярославичами сделала северный удел изгоем земли русской. Вера в Бога укажет правильный путь, хорошие люди всегда помогут, а добро и честность станут единственной опорой и поддержкой, когда надежды больше не будет. Но что делать, если на пути к добру и свету жертвы неизбежны? И что такое власть: сила или мудрость?
В 1965 году при строительстве Асуанской плотины в Египте была найдена одинокая усыпальница с таинственными знаками, которые невозможно было прочесть. Опрометчиво открыв усыпальницу и прочитав таинственное имя, герои разбудили «Неупокоенную душу», тысячи лет блуждающую между мирами…1985, 1912, 1965, и Древний Египет, и вновь 1985, 1798, 2011 — нет ни прошлого, ни будущего, только вечное настоящее и Маат — богиня Правды раскрывает над нами свои крылья Истины.