Слава столетия - [7]

— Тебя что–то не отвлекли.

— Я другое дело. Поедем, тебе нужно там бывать. Я прикажу закладывать карету. Да?

— Раз обещал, поедем.

— Вот и хорошо. — Мария поднялась со стула, поцеловала брата в лоб. — Отдыхай, а я распоряжусь.

Глава 3. У князя Черкасского

Визитеров встретила княжна Варвара Алексеевна. Она расцеловалась с Марией и протянула Антиоху для поцелуя руку.

— Как давно вы не бывали у нас, князь, — щуря глаза, капризно проговорила она. — Противный!

Княжна считалась красавицей и в действительности была красива. Но не старой русской, боярской красотой, в которой степенность и молчаливая скромность считались такой же необходимой принадлежностью, как румянец щек, белизна лица и коса до пояса, а новой — на французский манер — кокетливой, яркой, зазывающей. Приемы галантного кокетства княжна Варвара усвоила в совершенстве и с явным удовольствием пускала их в, ход.

Среди лба и на пухленькой верхней губке у нее чернели две мушки. По «Росписи о мушках», первая означала «знак любви», вторая же называлась «прелесть». Цвет платья тоже имел свое значение, и княжна следовала указаниям языка цветов. Она ни за что не вышла бы к молодому человеку, который ей не нравится, в оранжевом, чтобы не вселять в него напрасную надежду, поскольку этот цвет означает «свидание» и «целование». Но зато тому, кто ей приятен, не решилась бы показаться в вишневом с песочным — цветах «обмана» и «негодования».

— Чтобы, загладить свою вину, вы должны рассказать, чем были заняты это время и какие прелестницы увлекли вас, — продолжала, жеманясь, княжна Варвара. — Наверное, музы?

— Вы угадали.

— Сочиняли новую песенку?

— Должен разочаровать вас. Я переводил прозу, и притом ученую — сочинение Фонтенеля «О множестве миров».

— Но это тоже, наверное, любопытно?

— Очень.

— Как–нибудь, в другой раз, вы расскажете мне про эти миры. Ну, идите к отцу, он вас ждет. А мы с княжной поговорим о своих делах.

Князь Алексей Михайлович Черкасский в ожидании обеда беседовал в маленькой гостиной с молодым офицером–преображенцем графом Матвеевым. Князь, толстый, широкий, сидел в низком кресле, сложив пухлые маленькие ручки на обширном животе, и с добродушной улыбкой покачивал головой. Он был похож на восточного божка. Офицер же, крупный, ладный, присев на кончике стула, говорил, размахивая руками, и казалось, всё порывался встать.

— Остерман принес на заседание Тайного совета алмазы и предложил купить в казну за восемьдесят пять тысяч рублей, — говорил Матвеев.

— Эти алмазы я знаю, — медленно сказал Черкасский. — В свое время один голландский банкир торговал их Петру Алексеевичу, да государь не купил, сказав: «Без надобности они Российскому государству».

— Государству, конечно, без надобности, а Долгоруким — всё давай сюда. Совет рассудил, что алмазы очень дешевы, и постановил купить для государыни невесты!

Князь Черкасский заметил вошедшего Кантемира и закивал головой сильнее, но с кресла не поднялся.

— Здравствуй, здравствуй, милый… А мы тут с графом беседуем.

Матвеев кивнул Антиоху и продолжал сердито, чуть не крича:

— Государыня невеста! Князь Алексей опоил государя и подсунул ему свою корову. И не нравится государю Катька Долгорукая, за верное знаю. Обманом его женят.

— Обманом не обманом, а через две недели она будет твоею государыней, а ты — ее подданным, — сказал Антиох.

— Погоди, опомнится государь, сбросит долгоруковские путы, и покатит эта государыня прямым путем в монастырь. Вот увидите, Долгорукие кончат, как Меншиков, сибирским острогом. Уж больно высоко, не по праву, занеслись!

— Высоко, высоко, — поддакнул Черкасский.

В гостиной находился еще один человек: в углу, за столом, перелистывал какую–то книгу советник берг–коллегии Василий Никитич Татищев.

— Долгорукие уже поделили между собой все высшие должности, — сказал Татищев. — Князь Алексей желает быть генералиссимусом, Иван метит в великие адмиралы, Василий Лукич уже заготовил указ о произведении себя в великие канцлеры. Честолюбие делает их неразумными.

— Вот–вот, преосвященный Феофан то же самое говорил вчера: честолюбцы ослепленные, — вставил князь Черкасский и повернулся к Антиоху. — Ты из дворца? Что государь?

— Ему лучше. Доктора надеются на скорое выздоровление.

— Ну, дай–то бог… Да, вот что… Вчера преосвященный взял у меня тетрадочку с твоими стихами. Я–то сам так и не удосужился их прочесть.

— Зачем вы их дали? Я бы никогда не решился занимать время преосвященного своими пустяками.

— А преосвященный посмотрел и одобрил. Сказал: «Изрядно». Потому и взял, что понравились.

Кантемир не мог сдержать радостной улыбки.

— Одобрение славного сподвижника Петра Великого, к тому же известного своим писательским талантом, — великая честь для меня.

— Только одобрение–то Феофана Прокоповича — палка о двух концах, — сказал граф Матвеев. — Он, конечно, и сподвижник и писатель, правда в устаревшем вкусе, да ненадежный оплот: того гляди, и его Долгорукие свалят.

— Что ты! — перекрестился князь Черкасский. — Поднять руку на преосвященного — слыхано ли такое…

— Ради своих видов они что угодно сделают. Вон государя спаивают, втягивают во всякие мерзости, будто нарочно расстраивают его здоровье и хотят привести к смерти.