Слава моего отца. Замок моей матери - [96]

Четверть часа спустя, убедившись, что Поль спит, я босиком бесшумно спустился по лестнице и стал подслушивать их разговор.

– Жозеф, ты преувеличиваешь, это просто смешно. Не гильотинируют же тебя.

– Разумеется, нет, – отвечал отец. – Но ты не знаешь, каков инспектор академии. Он пошлет рапорт ректору, и все может кончиться увольнением.

– Ну что ты говоришь! Это выеденного яйца не стоит.

– Возможно. Но для вынесения официального выговора учителю этого вполне достаточно. Для меня выговор равняется увольнению, поскольку я сам попрошусь в отставку. Невозможно оставаться на преподавательской должности, имея выговор.

– Как! – ошеломленно проговорила мать. – Ты готов отказаться от прав на пенсию?

В доме часто заходил разговор о пенсии как о некоем волшебном процессе, вследствие которого школьный учитель превращается в рантье. Само слово «пенсия» было неким магическим заклинанием, которому не было равных. Но в тот вечер и оно оказалось бессильным, отец печально пожал плечами.

– Но что ты будешь делать? – спросила мать.

– Не знаю, буду думать.

– Ты бы мог стать частным преподавателем. Господин Верне прекрасно зарабатывает частными уроками.

– Да, но он не получал выговора. Он досрочно попросился на пенсию после блестящей карьеры. Тогда как я… Если бы родители моих новых учеников узнали, что я получил выговор, они сразу же выставили бы меня за дверь!

Я был убит его аргументами, которые казались мне неоспоримыми. Что же он будет делать? Вскоре я получил ответ и на этот вопрос.

– Пойду к Распаньето – он крупный торговец картошкой. Мы вместе учились в школе. Однажды он сказал мне: «Ты был силен в математике. Мое дело так разрослось, что такой человек, как ты, мне бы не помешал». Ему я смогу объяснить все как было, и он не станет меня презирать.

Я сразу же благословил это имя – Распаньето. Я его не знал, но отчетливо представлял себе: этакий добрый гигант с черными усами, запутавшийся, как и я, в арифметических действиях и вручающий отцу ключ от наполненного золотом ящика стола.

– Друзья… на них не всегда можно рассчитывать, – заметила мать.

– Знаю. Но Распаньето многим мне обязан. Я подсказал ему решение задачи на экзамене на аттестат об окончании школы. К тому же хочу успокоить тебя. Я тебе об этом никогда не говорил, но у меня есть облигации железнодорожного займа стоимостью в семьсот восемьдесят франков. Они спрятаны в атласе Видаль-Лаблаша.

– Невероятно! Значит, у тебя есть от меня тайны?

– Ну да. Это было припасено на черный день – на случай беды, операции или болезни… Я сделал это с самыми добрыми намерениями! Мне не хотелось бы, чтобы ты думала…

– Не извиняйся, – улыбнулась мать, – я сделала то же самое. Но у меня всего лишь двести десять франков. Больше я не сумела сэкономить из тех пяти франков, которые ты мне даешь по утрам.

Я тотчас мысленно сложил: 780 и 210. Вышло 990 франков. У меня в копилке было семь франков; несмотря на скрытность Поля, мне было доподлинно известно, что и у него есть по меньшей мере четыре франка. Итого тысяча и один франк.

Я сразу же утешился, и мне вдруг очень захотелось подойти к ним и сказать, что не стоит искать работу, когда у тебя больше тысячи франков.

Но продавец песка[32] бросил мне в глаза целую горсть, так что я на четвереньках вскарабкался по лестнице, дополз до своей комнаты и упал замертво.

На другое утро отца дома не было: он ушел в Марсель. Я предположил, что он решил повидаться со своим другом – торговцем картошкой, чье имя я забыл. Мама прибиралась в доме и напевала.

Лили появился очень поздно, часам к девяти.

Он сообщил мне, что обо всем поведал своему отцу, и вот что тот сказал:

– Этого сторожа я знаю. Это он донес служащим заставы на Мунда де Парпальюна за то, что тот припрятал в шляпу-котелок четырех певчих дроздов. Они заставили его выложить четыре франка. Если этот тип когда-нибудь появится в здешних местах, ему недолго ждать выстрела, который он заслужил.

Это было весьма утешительным известием, однако выстрел прогремел бы слишком поздно.

– А с почтальоном ты говорил?

– Да, – с явным смущением ответил Лили. – Он уже был в курсе, потому как утром повстречал сторожа.

– Где?

– В замке. Он туда доставил письма.

– И что тот ему сказал?

– Все. Сторож как раз составлял протокол, – делая над собой усилие, произнес Лили. Это было страшным известием. – Так вот, почтальон посоветовал сторожу не составлять протокол. На что тот ему ответил: «Я от такого удовольствия не откажусь ни за что!» Почтальон поинтересовался: «Почему?» – «А потому, что у этих учителей круглый год каникулы». Тогда почтальон сообщил ему, что твой отец – это тот, кто подстрелил бартавелл. А сторож ему: «Мне на это наплевать!» – и как ни в чем не бывало продолжал составлять протокол. По словам почтальона, было видно: тому это доставляет удовольствие.

От рассказа Лили я совсем пал духом.

Тогда Лили вытащил из своей холщовой сумки две аппетитные розовые сосиски и в ответ на мой удивленный взгляд разъяснил:

– Они отравлены. Мой отец готовит их и раскладывает на ночь вокруг курятника, для лисиц. Хочешь, сегодня вечером перебросим их через ту стену?