Слава и боль Сербии - [28]

Накануне праздника святого Василия Великого, в декабре 1915 года, в Скадарской церкви, по благословению митрополита Димитрия, он принял монашество вместе со своим другом Миланом Джорджевичем, впоследствии епископом Далматинским Иринеем, мучеником за веру Христову. Вся дальнейшая жизнь молодого монаха Иустина протекала под благословением, полученным в Скадарской церкви, а на его долю выпали и гонения, и страдания, и исповедничество. Летом 1916 года он намеревался поступать в Петроградскую духовную академию, но революционные события не дали ему возможности получить образование в России. Он продолжил обучение в Оксфорде. Способный и усердный студент блестяще сдавал все экзамены, но его докторская диссертация, посвященная творчеству Достоевского, вызвала протест аттестационной комиссии, и монах Иустин остался без диплома, не пожелав пожертвовать истиной ради тщеславия. В 1921 году он защитил диссертацию в Афинах. Его назначили младшим преподавателем в Сремско-Карловацкую духовную академию, где он служил Господу, воспитывая и обучая будущих священников, пока не был изгнан из академии красными безбожниками, которые после захвата власти сразу же внесли его имя в списки приговоренных к смерти. Но Господь сохранил ему жизнь. 27 мая 1948 года отец Иустин поступил в монастырь святого Архангела Михаила – Челие близ Валева. Вскоре он стал духовником монастыря.

О дальнейшем периоде его жизни можно сказать лишь то, что «когда жизнь благодатию Христовой преображается в святое житие, слова его не вмещают». В монастыре Челие авва Иустин дожил до своей блаженной кончины праведника и угодника Божия, отойдя ко Господу на Благовещение 1979 года от Рождества Христова.

Лань в потерянном раю. Исповедь блаженного отца нашего Иустина

Я – лань. Я – чувство печали Вселенной. Давным-давно Кто-то низверг на землю всю печаль мира и выковал из нее мое сердце. И с тех пор я – чувство печали. Живу тем, что впитываю печаль из всех творений. Всякое создание, стоит мне приблизиться к нему, вливает в мое сердце черную каплю печали. И тогда черная роса печали тонким ручейком струится по моим венам, и там, в моем сердце, черная роса печали становится бледной и голубоватой.

Во мне разлита какая-то магнитная сила печали. Она неодолимо притягивает все печальное в мире и слагает в моем сердце. Поэтому я – печальнее всех творений. И в слезах моих боль за каждого... Не смейтесь надо мной, о насмешники! Ужас охватывает меня при мысли, что на этом печальном свете есть существа, которым бывает смешно. О, проклятый дар: смеяться в мире, где кипит печаль, бьет ключом боль и свирепствует смерть. Какой окаянный дар! Я печальна и никогда не смеюсь. Как можно мне смеяться, когда вы так грубы и жестоки, вы, насмешники! Когда вы так злы и безобразны! Безобразны от зла, ибо только зло обезображивает красоту земных и небесных созданий... Вспоминаю, помню: земля эта некогда была раем, а я сама – райской ланью. О, воспоминание, которое уносит меня из радости в радость, от бессмертия в бессмертие, из вечности в вечность!

А ныне? Мрак покрыл мои очи. На все пути, которыми иду, опустилась густая тьма. Все чувства кипят скорбью. Все мое существо охвачено неугасимым пламенем печали. Все во мне горит печалью, но не сгорает... Только я, окаянная, пребываю вечной жертвой всесожжения на вселенском жертвеннике печали. А вселенский жертвенник печали – земля, серая и угрюмая, бледная и сумрачная планета...

Мое сердце – неприступный остров в безбрежном океане печали. Неприступный для радости. Каждое ли сердце – неприступный остров? Скажите вы – те, у кого есть сердце! Знаете ли вы, чем окружены ваши сердца? Мое же обстоят пропасти и бездны, глубокие, как океан. И оно постоянно тонет в них. И никак ему не выбраться из них. Все, к чему ни прикоснется, растекается, как вода. Потому глаза мои затуманены слезами, а сердце рвется от воздыханий. Болят зеницы мои, ибо многие беспросветные ночи находили в них приют. Вечером зашло солнце в око мое и утром не взошло – утонуло во тьме моей печали. Что-то грозное и жуткое пронизывает мое существо. Все окружающее вселяет в меня страх. О, как мне убежать от ужаса этого мира? Но существует ли мир без страха? Я окружена горем, словно стеной, напоена полынью, пресыщена горечью. Встревоженно ограждаю свое сердце от упоения печалью, но оно все больше упивается ею. Душу свою, испуганную и загнанную ужасом мира, зову к себе, прошу ко мне вернуться, но она без оглядки все дальше и дальше бежит от меня, скорбной и печальной.

* * *

Я – лань. Но почему? Не знаю. Вижу, но не понимаю. Живу, но что есть жизнь, не постигаю. Люблю, но что значит любовь, не разумею. Страдаю, но как во мне прорастает и зреет страдание, и того не ведаю. Вообще не многое мне понятно из того, что есть во мне и что окружает меня. И жизнь, и любовь, и страдание – все это шире, и глубже, и бескрайнее моего понимания, знания и ведения. Кто-то привел меня в этот мир, но вложил в существо мое не много разума, потому мне так мало понятно в мире, окружающем меня, и в мире, который во мне. Все непонятное и странное, что таится в каждом творении, мне заметно – и потому мне страшно. Мои большие глаза – не оттого ли они велики, чтобы вместить непостижимое, объять необъятное, увидеть невидимое?