Сладкое лето - [33]

Но.

Нынешнее ошеломительное лето на вкус почти как абрикосовое варенье.

Золотое, сияющее и с легкой горечью ядрышек внутри.

Никогда бы не поверила, что когда-нибудь это скажу.

Я люблю это лето.

— Почему я снова мою у тебя посуду? — спросил в пространство Макс, впрочем, не отвлекаясь от процесса.

Сегодня я занималась заготовкой желе, конфи и кремю на будущее, поэтому по десять раз в час пачкала соковыжималку, блендер, миксер, доски и кастрюльки, не говоря уж о ложках и лопаточках, а он терпеливо их отмывал практически в конвейерном режиме.

— Потому что я терпеть не могу это делать, — отозвалась я, аккуратно переливая пюре в кастрюльку, стоящую на весах.

— А кто любит? — проворчал он, выставляя в очередной раз отмытую соковыжималку на стол. — Ты уверена, что тебе реально настолько нужен сок из мяты и эстрагона? Знаешь, как глубоко и упорно могут прятаться среди ножей и шнеков травинки?

— Знаю. Никто не любит, но если бы ты до восьми лет мыл посуду колодезной водой в тазике, ты бы меня гораздо лучше понимал.

— Ого, — присвистнул Макс.

Он подошел сзади и, пока я размешивала пюре на маленьком огне и думала, надо ли добавлять сахар в маракуйю или она и так сладкая, обнял меня за талию и прижался губами к шее.

— Если я из-за тебя что-нибудь испорчу, накажешь сам себя: придется переделывать и никакого секса, — предупредила я.

Вместо того чтобы отстать, Макс прикусил кожу на шее еще сильнее и тут же зализал место укуса. Сочетание легкой острой боли и нежных касаний языка заставило меня покрыться мурашками.

Черт с ним, с сахаром. Я дождалась, пока на поверхности пюре появятся пузырьки, и сняла его с огня. Отжала руками желатиновые пластинки и положила их в кастрюльку. Они начали потихоньку распускаться, а я помешивала лопаточкой, иногда вздрагивая от новых укусов Макса.

Я аккуратно разливала остывающее пюре по формам, Макс щипал меня за соски. Вздрагивать было нельзя, иначе прольется, и он с интересом наблюдал, как я прикусываю губу, сдерживаясь, когда он тянул их все сильнее.

— Я буду хорошим мальчиком, — прошептал он мне на ухо и прикусил мочку.

— Как так вышло, что ты жила в деревне?

— Мама занималась своей жизнью, — буркнула я.

Не хотела я про это вспоминать. С бабушкой было очень хорошо, но пока мои ровесницы играли в «Лего» и Барби, я собирала яйца в курятнике по утрам, кормила свиней и загоняла коров домой. Не потому, что бабушка так уж любила эксплуатировать маленьких девочек, просто одна она не справлялась. На самом деле она была мне не бабушка, а прабабушка, и уже тогда ей было под восемьдесят. Когда отчим забрал меня от нее, она продала коров и свиней, оставила только кур. А недавно жаловалась, что и с ними уже не справляется.

— Как же ты со своим феноменальным нюхом жила там среди навоза?

— Прекрасно жила! — фыркнула я, поворачиваясь к нему, после того как убрала последнюю формочку в морозилку. — Нормальные, естественные запахи! Знаешь, я предпочитаю, когда честно пахнет навозом, чем пахнет навозом, а сверху еще какой-нибудь ядреной химией, как в этих ваших офисных сортирах.

Я забралась на подоконник, привычным движением потянулась за сигаретами, спрятанными за карнизом. Но не успела прикурить, как Макс подошел, вырвал у меня сигарету и выкинул в окно.

— Я запрещаю тебе курить, — жестко сказал он.

— Сделай это еще грубее, — попросила я.

— Что?

Макс, еще секунду назад изображавший из себя дикого мачо, неожиданно растерялся. Кажется, он ожидал, что я пошлю его в пешее эротическое путешествие.

Возможно, даже подготовился как-то интересно.

Но вместо этого я ощутила, что…

Мне это надо.

Мне было грустно. И больно.

Каждый раз, как я вспоминала свою жизнь в деревне: как скучала по маме и думала, что я плохая дочь, раз она оставляет меня там, внутри что-то саднило как содранная коленка.

— Я была плохой девочкой. Курила, пила и трахалась с плохими мальчиками. Накажи меня.

И хотя сейчас я уже взрослая и отлично понимаю, что дело было не во мне, что все гораздо сложнее, мне все еще нужна продирающая горло сигарета, немного тошноты после нее и отвратительный запах табака, чтобы почувствовать, что я чуть-чуть искупила свою несуществующую вину. Сделала себе больно — отработала страданиями грехи, а заодно заглушила физической болью душевную.

В детстве я после визита мамы бегала в дальний бор босиком. Там под ногами валялись маленькие острые шишки, которые не ранили ступни, но ходить по ним было мучительно.

Сейчас курю.

Но можно же использовать и другие подручные инструменты. Тем более те, что сами нарвались.

В глазах Макса зажглись опасные и игривые огоньки.

Вот за это я готова ему простить абсолютно все — он тут же подхватывает любые мои идеи.

Он дернул меня за руку, стаскивая с подоконника на пол, и толкнул в плечо, когда я попыталась подняться.

— На колени! — у него даже голос охрип от возбуждения. — Руки за спину.

И этот звук расстегиваемой пряжки… Меня ни разу в жизни не пороли, почему же меня так заводит это зрелище его жилистой руки, сжимающей петлю ремня?

— Сюда! — снова командует он, и я ползу к нему на коленях, и все так же, с руками за спиной, наклоняюсь, чтобы надеться ртом на выпущенный наружу член.