Сладкий перец, горький мед - [6]

Танины родители изредка ездили в Нахаловку то на свежину, то просто пополнить запасы картошки, ведь весь собранный урожай они хранили там же, у Дрибниц. Но зимой детей с собой не тащили, дабы не отрывать от школы, от уроков. Знали бы они, чем в это время занимались дети!

Серега всенепременно приглашал домой всех своих собутыльников. Дым стоял коромыслом, но, тем не менее, до определенного момента все было более-менее в рамках приличия. Пока кого-то из перепивших парней не начинало тянуть на приключения определенного рода. А кроме Тани представительниц прекрасного пола в доме не было…

Сколько стрессов довелось испытать Татьяне, из скольких схваток выйти победительницей! Спать приходилось ложиться с ножом под подушкой, иначе одурманенные водкой кобели не понимали слова "Нет". Пару раз даже пришлось пустить его в ход, когда особо пылкий воздыхатель был уверен, что это пустая угроза. Правда, удалось никого не покалечить, лишь царапнув по шее для острастки, но приятного в подобных приключениях было ой как мало.

А Вовка даже не догадывался, что приходилось переживать в такие дни Тане, ведь почти каждые выходные он старался проводить в Нахаловке. Не знали и Голики-старшие. Вернее, мать знала — Таня неоднократно просила ее сделать замок в ее двери, чтобы она могла закрываться от любвеобильных Серегиных приятелей. Но поверить не могла: как это, что б ее Сереженька мог такое сотворить, привести в дом пьяных мужиков и спокойно взирать, как его сестру пытаются изнасиловать? Брось, Татьяна, не фантазируй, этого не может быть, потому что не может быть никогда!

В Серегины слова, пересказанные Таней матери, она тоже не смогла поверить. Да разве мог ее любимый сын сказать такое единственной сестре?! Нет, не мог! Но сказал:

— Знаешь, Ян, — он с раннего детства называл сестру Ян, как производное от обратного Янат. — Если бы я увидел, что тебя убивают или насилуют, я бы спокойно прошел мимо.

Он сказал это совершенно спокойно, без каких-либо эмоций, без рисовки и выпендрежа, и Таня поняла, что он не шутит. Да, он действительно пройдет мимо, если с ней что-то случиться. Больше того, он запросто и сам сможет организовать нечто подобное…

Личная же жизнь у Тани то бурлила полноводной горной речкой, то затихала морским штилем. Патыч все никак не мог смириться с тем, что ему так и не удалось затащить малышку в постель. Как же так, ведь все малолетки буквально в обморок падают от одного его взгляда, а эта пигалица — ни в какую! Он был унижен, посрамлен. Друзья-приятели, такие же недозрелые любители малолеток, не упускали возможности хохотнуть над несостоявшимся любовником, подкалывали пообиднее. Еще бы, ведь до сих пор в их стае Патыч считался самым непревзойденным совратителем. Только у него до сих пор не случалось проколов, только в его "личном списке" до сих пор не значилось ни одного прочерка. Ныне же ему отливалась вся прежняя заносчивость и гордыня перед друзьями. Теперь, каким бы количеством побед он ни похвастал, всегда с чьего-нибудь язвительного языка слетала фраза: "А как же Танька? Слабо?" Получалось, что действительно слабо. Гордого и упрямого Патыча буквально передергивало от этого слова, произнесенного в его сторону, так хотелось ответить: "Да раз плюнуть, да запросто!", и говорил поначалу, чем и вызвал целый шквал насмешек. Потому и приходилось ему периодически возвращаться к осаде непокоренной крепости, предпринимая все новые и новые попытки затащить крошку в постель.

Таню утомила беспрерывная борьба с Патычем. Выстояв очередной раз, в который уж раз распрощавшись с Патычем "навеки", она вздыхала спокойно и тут же забывала о его существовании. Но проходило несколько недель и Патыч вновь маячил на горизонте, поджидая Таню у школы. Девчонки вздыхали с завистью, глядя, как крутой парень сходит с ума от любви к их однокласснице. Где им, глупым и наивным, было знать, от какого рода любви сходит с ума этот красавчик! Таня же неразумным ровесницам правду не открывала: пусть завидуют, пусть думают, что он ее действительно любит. Придет время, сами узнают нелицеприятную правду жизни.

Воевать с Патычем было все труднее. Он становился настойчивее, методы соблазнения — изощреннее. И все сложнее Тане было отказываться от его ласк, от безумных поцелуев, отобранных силой в темном подъезде. Да, она по-прежнему уворачивалась от них, вернее, старалась увернуться, но все чаще ее попытки были тщетными и все меньше сил на сопротивление оставалось у нее. Иногда ей начинало казаться, что он и впрямь влюблен, ведь скоро уж год, как Патыч преследует ее, умоляет о встрече. И она уже таяла в его объятиях, уверенная, что — вот она, любовь! Но вновь шаловливые ручки Патыча пытались пробраться под кофточку, вновь незаметно во время долгого поцелуя расстегивали пуговки школьной формы, и в очередной раз она выгоняла Патыча "навсегда"…

Незаметно пролетел год. Вновь началась посевная, и опять приехали Голики в Нахаловку. Из машины вышла слегка повзрослевшая, но, в общем-то, мало изменившаяся Таня. Все такой же угловатый подросток, все такой же взъерошенный воробушек. И опять у Вовки валились из рук лопаты, сапки, грабли, опять от волнения першило в горле и слова не могли слететь с пересохшего языка. И снова никто, кроме его родителей, не заметил Вовкиного волнения. И никому невдомек было, как влюблен он в маленькую гостью. Только старшие Дрибницы многозначительно переглядывались между собой, в очередной раз обращая внимание на резкие перепады настроения сына, на то, как при появлении голенастой гостьи Вовка то краснеет, то бледнеет. Только поздно ночью, когда все в доме уже спали, они шепотом обсуждали неожиданную влюбленность сына в дочку Голиков. Их не насторожила эта любовь и вполне устроил Вовкин выбор.