— Да вы поймите, подарки у нас все на счету. Если какой-нибудь один выдать вам, его не получит ребенок из многодетной семьи, или из семьи матери-одиночки…
Ей кажется — теперь должно быть все ясно, и она может идти, наконец, дальше по коридору, к своим срочным делам.
Женщина в старой шубке, постояв, кидается вслед за ней:
— Слушайте, а ведь вы можете дать мне подарок как матери одиночке! Если не хотите выписать как матери инвалида. Я ведь — мать-одиночка!
— Но ваш ребенок живет в интернате. Насколько я знаю, он у вас один, других детей нет.
— Нету других у меня, — соглашается женщина.
— Тогда на каком основании мы должны вам выдавать подарок? — директор отчаялась уже ей что-то объяснить. — Вы живете одна, а мы за все подарки отчитываемся.
— И отчитаетесь, что выдали мне подарок, — говорит женщина в старой шубке. — Я ведь живу одна. Мать-одиночка. Ребенок у меня инвалид, живет не со мной. В интернате живет. А я тут одна совсем. Подарок бы мне…
Кончается тем, что директорша убегает по ковровой дорожке, ведущей в другое крыло здания центра, а женщина в старой шубке, не глядя ни на кого, выходит на улицу. Оставшимся почему-то неловко. Мужчина, споривший с ней, потоптавшись, тоже выходит вон. Он видит, как женщина, согнувшись, идет по тротуару. Платок у нее сполз. Патлы, сожженные химией, треплет ветер.
Мужчина, подхваченный каким-то неожиданным порывом, вбегает в ближайший магазин. Подарков вокруг — видимо не видимо, на любой вкус, на любой карман. Вон тот, самый дешевый, пойдет, думает мужчина, привычка жить в нищете дает о себе знать. Смятые десятки, бессчетная мелочь. Завалявшаяся по карманам, звенящая за подкладкой пальто… Хватило-таки! Он выбегает на воздух. Женщина уже подошла к остановке. Он догоняет ее:
— Вот, держите… Подарок вам. С наступающим…
Женщина секунду глядит на него, не понимая. В глазах ее появляются слезы. Она хватается за стойку павильона, точно ей трудно стоять.
— Ну это, ничего, — бормочет мужчина. — Я только это… Гостинчик вам. Кушайте на здоровье.
— Спасибо, мил человек, — плачет она перед ним, без звука, и улыбка проступает сквозь слезы. — Гостинчик, значит. Это… Гостинчик, вот радость то моя, дай тебе Бог всего, что тебе нужно было, благослови тебя, Господь. Гляди-ка — сладкий-то ты какой, мил человек, гостинчика мне принес.
Он поворачивается, чтобы уйти. Она хватает его за пальто:
— Мил человек, постой… А я вот что — пошли ко мне? Отблагодарю тебя, приму по первому сорту…
Он смотрит на нее. Сожженные химией патлы лезут ей и в глаза, и в рот. Краем пухового платка она вытирает слезы, пух прилипает к щекам.
— Тьфу ты, — говорит мужчина. — Я ж не затем…
— А я что? Я же от сердца тебе…
Мужчина поворачивается и быстро идет назад, к зданию центра социальной помощи. Очередь вот-вот пройдет, если еще не прошла. На ходу он охлопывает себя. Так. Бумаги, документы на месте. Не вывалились, пока искал мелочь по всем карманам.
«Что это на меня нашло? — думает мужчина. Что я своим дома скажу? Надо было купить молока. И хлеба. Что это на меня нашло?»
В троллейбусе женщина занимает место возле окна, тут же раскрывает подарок, не выбирая, отправляет в рот первую конфету. Конфета заполняет ее всю. Ей кажется, она чувствует сладость всем телом, от макушки под пуховым платком и до пальцев ног, дог самых кончиков пальцев, и слезы сильнее текут из глаз.
Каким будет для нее новый год?
