Сладкая женщина - [21]

Чтобы удержаться, не сказать ненужного, бабка ушла в огород. Там дергала к столу позднее луковое перо и потихоньку горевала. Следом за ней вышла и Аня.

— Мама, ты что это номера выкидываешь?.. Николай Егорович тоже понял, что не имел успеха у тещи.

И подвинулся к Юре:

— Пятерок много уже получил?

— Много, — тихо сказал Юра. Он присматривался.

— По какому же предмету?

— По всем.

— И пишешь чисто?

— Не очень… Скажите, а почему у вас такой глаз? Николай Егорович в первый раз улыбнулся.

— На войне мне выбили. У меня только один свой. А этот стеклянный. Точно в цвет не подобралось.

Юра подвинулся к отчиму совсем близко.

— А вы им видите?

— Нет, ничего не вижу. Одним обхожусь.

…А в огороде в это время шел совсем другой, более нервный разговор.

— Не пойму я, чего тебе надо, мама, — уже сердясь, говорила Аня. — Мне с ним хорошо, а тебе какое дело?

Мать мяла в пальцах луковое перо и дрожала губами.

— Ты смотри, как он к ребенку отнесся… Ты еще не знаешь, как другие женщины с мужьями на этой почве мучаются.

С крыльца сошли Николаи Егорович и Юра.

— Можно мы минуток на десять гулять пойдем? Вон Юрий мне что-то показать хочет.

Они пошли по деревне, ветер гнал им в спину опавшие кленовые листья. Юра шагал чуть вразвалку, руки кинул за спину, изображая взрослого. Николай Егорович поглядывал на него и соображал, как бы его сегодня подстричь немножко. И если есть возможность, то и отмыть. Зарос парнишка, а ведь ему завтра опять в школу.

Они вышли к сараям, стоявшим на отшибе, посреди сжатого, пустого овсяного поля.

— Что же ты мне показать хотел? — спросил Николай Егорович.

— Да ничего. Пусть они там себе разговаривают а мы тут с тобой будем.

Николай Егорович помолчал и сказал:

— Хороший ты мальчик.

Они присели на ворошок соломы. Из-под него выбежала мышка полевка, но Юра не испугался.

— А ты можешь свой глаз снять? — спросил он.

— Могу.

— Тогда ты лучше его не надевай. А завяжи глаз черной повязочкой. Всем будет понятно, что ты инвалид Отечественной войны. А так не понятно.

— Ты думаешь? Ладно, сделаю.

Юра посмотрел очень пристально на Николая Егоровича. И осторожно потрогал не очень чистыми пальцами его попорченную ранением щеку.

— Только я боюсь, что тебе мама не разрешит: с глазом красивее.

Николаю Егоровичу стало не по себе: ведь что-то он думает сейчас, этот рыженький пацаненок!.. Видел их с матерью вдвоем какой-нибудь час, а уже построил выводы. Но Николаю Егоровичу было радостно, что всего час потребовался, чтобы они с Юрой сошлись.

Над голым полем промахали крыльями отлетающие грачи. Юра сделал движение руками, как будто целился в них. Большой нос его озяб. Он подобрал под солому ноги.

— Сколько уж ты в деревне живешь? — спросил Николай Егорович.

— Давно. Два года.

Николаю Егоровичу Аня далеко не все рассказала относительно Юры. Он и сам родился и вырос в деревне, и ничего необычного в обстановке, которую он застал в доме у тещи, для него не было. Наоборот, ему, проведшему детство в крайней бедности, сразу бросился в глаза хороший достаток, только, пожалуй, порядка не хватало. Но было как-то тяжело, что они с Аней в Москве ходили по театрам, по гостям, а тут дичал этот малый в обществе бабки-нелюдимки. Ну ладно еще летом, туда-сюда побежит, в лес, на речку. А зимой-то как же они?..

— Замерз? — спросил Николай Егорович Юру.

— Нет, я мальчик не зябкий, — сказал тот, желая, видимо, продлить их разговор наедине.

…Дома их ждал стол с ужином.

— Ну что он там тебе интересного показал? — уже поладив с матерью, весело спросила Аня у мужа.

— А это уж у нас с ним мужской секрет, — тоже весело ответил Николай Егорович.

Они пробыли в деревне три дня. Больше Николаю Егоровичу с Юрой погулять наедине не пришлось: стенкой полил дождь, еще похолодало. Бабка топила печь.

Юра пришел из школы и увидел, что мать собирается к отъезду. Он все еще не надеялся, что его возьмут с собой, и отнесся к этому внешне спокойно. Достал из сумки тетрадку с пятеркой и показал Николаю Егоровичу.

— Еще одну получил.

— Молодец!

Аня сказала не без волнения:

— Видишь, Юрочка, я вам с бабушкой денег оставляю. Мы тебе книжки вышлем и тетрадки. Бабушку не обижай, слушайся. Тогда мы и тебя в Москву возьмем.

— Это когда? — серьезно спросил Юра.

— Скоро… На тот год.

Провожать до станции Юру тоже не взяли. В последнюю минуту он в темных сенях повис на руке у Николая Егоровича, но ничего не сказал, чтобы не услышали мать и бабка.

Аня поручила мужу нести корзинку с яйцами и ведро с солеными грибами. Николай Егорович утратил весь свой франтоватый вид. Но это делали не корзина и ведро: попорченное ранением лицо его было так мрачно, так опустились плечи и виновато выгнулась спина, что казалось — идет по деревне не сорокалетний мужчина, а какой-то невзрачный старичок. К тому же и дождь моросил…

— Да ладно, Коля, — уже в вагоне сказала Аня. — Ты же видишь, что я и сама переживаю. В школу его в Москве в шесть лет не примут, а тут он уже при деле и к маме привык.

Николай Егорович поднял на жену свой единственный глаз и вдруг тихо произнес ругательную фразу. Никогда Аня от него ничего подобного не слыхала и поэтому очень испугалась. Ей и не понятно было: кого Николай Егорович, собственно, ругал: ее самое, угрюмую тещу или судьбу…