Сладкая улыбка зависти - [7]

Москва ещё радовала глаз трепещущим золотом листвы, а в Петербурге ледяной дождь поливал чёрные скелеты облетевших веток. Алексей, легкомысленно не надевший шинель, в дороге изрядно продрог, но пока лакей вёл его по анфиладам Зимнего дворца до кабинета императора, Черкасский согрелся, приободрился и стал поглядывать по сторонам в надежде увидеть старых знакомых и друзей. В приёмной государя сегодня было на удивление пусто. Дежурный флигель-адъютант сообщил, что к императору с докладом прибыл граф Аракчеев.

«Понятно, почему все разбежались, никто не хочет лишний раз встречаться с этим упырём», – сообразил Алексей.

Аракчеева при дворе не любили, а если называть вещи своими именами, то просто ненавидели. Вся царская родня, включая обеих императриц и многочисленных великих князей, на дух не переносила военного министра. Впрочем, опасаясь подлого нрава и абсолютной беспощадности Аракчеева, все его недоброжелатели предпочитали помалкивать.

Неотесанный сын мелкопоместного дворянчика из Новгородской губернии покорил императора своей безграничной, не рассуждающей, собачьей преданностью. Выполняя хозяйские поручения, Аракчеев не щадил ни себя, ни тех, кто попадался на его пути. Запугивая, наказывая и унижая всех и вся, военный министр добивался беспрекословного выполнения монаршей воли, а к самому государю выказывал восторженное раболепие. Глядя на деревенские повадки «обезьяны в мундире», при дворе сначала потешались. Но вскоре изумлённые царедворцы обнаружили, что либеральный, европейски воспитанный Александр Павлович не только не брезгует «дуболомом» Аракчеевым, но и всячески поощряет его. Общество призадумалось, а потом сделало выводы. Теперь все заискивали перед военным министром, а самым верным средством решить нужное дело считался подарок, направленный его любовнице – крестьянке Минкиной.

Алексей Черкасский – светлейший князь и друг детства императора – в помощи Аракчеева не нуждался, но, зная, что временщик считает конкурентами всех, к кому государь проявил хоть малейшую благосклонность, старался избегать военного министра. Сейчас Алексей отошёл подальше от двери кабинета и встал в нише окна, надеясь, что Аракчеев пройдёт мимо и с ним не придётся беседовать. Но этим надеждам не суждено было сбыться: через четверть часа военный министр вышел из кабинета и, увидев стоящего у окна Алексея, сразу же направился к нему.

– Князь, как приятно снова видеть вас во дворце! – бодро отрапортовал Аракчеев. – У его императорского величества так много планов насчёт армии! Все хорошие командиры – на вес золота, а таких, как вы, – вообще единицы!

Слишком много комплиментов… С чего бы это? Надо держать ухо востро! Алексей ответил сугубо официально:

– Благодарю, ваше высокопревосходительство, я очень признателен государю за новое назначение.

– Кому, как не вам?! Ваши заслуги неоценимы! – расплылся в улыбке Аракчеев (похоже, намекал и на своё участие в этом судьбоносном решении). К счастью для Алексея, флигель-адъютант прервал неприятный разговор, пригласив Черкасского в кабинет.

– Алексей! Рад тебя видеть! – воскликнул государь. – Как твоя княгиня?.. Как сёстры?..

Вот и подвернулся удобный случай, и Черкасский поспешил им воспользоваться:

– Благодарю, ваше императорское величество, всё хорошо. Вы изволили вспомнить о моих сёстрах. Младшей из них, Ольге, скоро исполнится восемнадцать, и я нижайше прошу о милости – принять её фрейлиной к императрице Елизавете Алексеевне.

Александр Павлович с пониманием кивнул.

– Конечно, я буду рад, но советую тебе самому поговорить с Элизой.

Как просто всё решилось! С домашними проблемами было покончено, и Алексей с радостью выкинул их из головы. Теперь его волновало главное – новое назначение. В стране затевалась военная реформа, и Черкасский хотел понять, какие задачи в его Гусарском полку император считает первоочередными. Александр Павлович объяснил:

– Я решил, что гусаров нынешняя реформа не коснётся, для гвардии военные поселения не предусмотрены, так что твоя задача – боеспособность. Вспомнишь весь свой богатый опыт. Сделаешь из полка образчик современной лёгкой кавалерии, такой, чтобы Наполеон на острове Святой Елены съел от зависти свою треуголку. Я оставляю за собой гвардейские полки и столичный гарнизон, а всех остальных перевожу в военные поселения.

«Понятно, что делал здесь Аракчеев, – расстроился Черкасский, – военные поселения – самое жуткое и утопичное из того, о чём говорилось в последнее время».

Как будто подслушав его мысли, император сказал:

– Ты думаешь, я не понимаю, что из моих солдат не получится дельных хлебопашцев, а ратные навыки они растеряют? Я всё понимаю, но должен либо содержать восьмисоттысячную армию, либо думать об освобождении крестьян. Те полки, которые будут сами себя кормить, сэкономят казне огромные средства, и я смогу выкупать землю для освобождаемых крепостных. Ты сам-то как поступаешь со своими крестьянами?

Черкасский рассказал о своём решении, и император его похвалил. Александр Павлович ещё немного поговорил с Черкасским о гусарах, а потом отпустил его, посоветовав прямо сейчас и повидаться с Елизаветой Алексеевной.