Сквозь ночь - [184]

Шрифт
Интервал

Потом еще помню, как город жгли и грабили гайдамаки, за ними — немцы, за немцами — австрийцы, поляки и как весь этот ужас разом кончился, когда со стороны пустынной, поросшей дикой травой Путятинской площади послышался цокот буденновской конницы.

На квартире у нас тогда поселился однорукий буденновец Сушко. Он давал мне иногда подержать свою шашку, пахнувшую, как и сам он, дивным смешанным запахом ремней и конского пота. Я замирал от восторга, охватив пальцами рубчатую рукоять и чуть выдвинув тяжелый, ртутно блестящий клинок.

Кроме того, он изумительно сплевывал, цыкая сквозь щель между зубами и попадая точно в дальний угол комнаты. Я учился у него этому непостижимому искусству. И еще учился писать печатными буквами приказы о конфискации буржуйского имущества.

Я здорово наловчился в этом занятии под его руководством. Однажды я с помощью жеваного хлебного мякиша приклеил такой приказ к двери дома мирового судьи Гусака, — этот тощий седой бородач до сих пор не может видеть меня. Жена его шипит, как гусыня, когда я пробегаю мимо их дома, возвращаясь из школы.

Обычно она в это время торчит у окна, пригорюнясь, а по сторонам ее сидят и дрожат мелкой дрожью две ихние собачонки, черные, маленькие, худые и тонконогие, с глянцевой гладкой шерстью и выпученными блестящими глазами. Они трясутся даже в жару, будто им нестерпимо холодно или страшно. И визгливо лают на всех и все.

Особенно ярятся они при виде бегающих на воле собак, тут их прямо-таки выворачивает наизнанку. Но внимания на это никто не обращает. Даже Паганель, не упускающий случая ввязаться в перепалку, и тот ухом не ведет, пробегая мимо. Завернув косым кольцом хвост, он обнюхивает на бегу какие-то камушки, будто ему это очень нужно, а перед самым окном вдруг останавливается и задирает лапу на чахлое деревце, глядя задумчиво вдаль, в то время как пучеглазые чуть не лопаются от бессильной досады.

Кроме них есть на нашей улице еще одна старорежимная собака — толстомордый мопс присяжного поверенного Шершеневича. Того водят гулять на ремешке, он все время туго натягивает его, роняя слюну. Из-под мокрой черной губы у него торчат два клыка, а глазами он очень похож на хозяина, — у того точно так же отвисают веки, обнажая слизящуюся изнанку.

При встречах с этим чудовищем Паганель ведет себя иначе. Еще издали начинает тихо бормотать, клочья шерсти на его загривке становятся дыбом. Он с напускным безразличием делает широкий круг по мостовой и вдруг, развернувшись, пулей летит на мопса. Но, не долетев, застывает окаменело, только хвост напряженно вздрагивает.

— Эй, сопляк! — кричит присяжный поверенный. — Убери своего поганого щенка!

Он еле удерживает обеими руками ремень. Из углов рычащей мопсовой пасти каплет уже не слюна, а пена. Я зову Паганеля, тот подчиняется как бы нехотя и еще долго оглядывается, бормоча и показывая всем своим видом, что отступился лишь из снисхождения.

Вообще Паганель чуть хвастает своей независимостью, — на деле он вполне послушен и только в одном не в силах с собой совладать: никак не может справиться с распирающим его чувством преданности.

Повилять хвостом, а то и всей задней половиной туловища, подпрыгнуть, лизнуть лицо, опрокинуться на спину, самозабвенно подставив живот, — всего этого ему мало. Он попросту не может расстаться со мной ни на минуту.

Весной он даже повадился ходить за мной в школу. Когда я кричал ему «марш домой», он делал вид, что возвращается. Через десяток шагов обернувшись, я видел, как ой плетется сзади, обиженно поджав хвост. Я швырял в него издали камнями и снова кричал, — он разыгрывал покорное возвращение. Вскоре он наловчился: выждав, пока я сверлу за угол, мчался галопом и осторожно выглядывал, ожидая, пока я сверну за следующий. Выйдя из школы после уроков, я заставал его терпеливо сидящим где-нибудь неподалеку.

А однажды в дверь класса кто-то поскребся, затем она приотворилась, и Паганель очень тихо, очень серьезно, на брюхе, прижав уши, глядя искоса и виновато на учителя физики Павла Ивановича, прополз среди ошеломленной тишины к моей парте и, нырнув под нее, радостно забарабанил хвостом.

Таких историй я мог бы рассказать много, да некогда: вернувшись из генеральского сада и получив надлежащую взбучку, я наспех ем, прислушиваясь, не свистнет ли под окном Нихнас.

Мир устроен на редкость несправедливо. Нихнас — это именно та ложка дегтя, которую злодейка судьба обязательно сует в каждую бочку меда. Вот уж, кажется, все хорошо — каникулы, солнце, река; так нет же… Надо мучительно думать: как быть? Послать Нихнаса подальше? Но я ведь еще не насладился и половиной содержимого бамбуковой этажерки. Продолжать с ним водиться? Но тогда я окончательно потеряю Женьку с Яшкой…

Сомнения и муки нечистой совести терзают меня, покуда, выскочив из дому, я не убеждаюсь, что Нихнаса не видно. Воровски прошмыгнув мимо обитого колючей проволокой забора, я мчусь вниз по Монастырской мимо белеющих сквозь зелень домов. Паганель деловито скачет рядом, осклабясь и вывалив набок язык. Можно подумать, что ему не хуже меня известно, зачем и куда мы бежим.


Рекомендуем почитать
Граф Савва Владиславич-Рагузинский

Граф Савва Лукич Рагузинский незаслуженно забыт нашими современниками. А между тем он был одним из ближайших сподвижников Петра Великого: дипломат, разведчик, экономист, талантливый предприниматель очень много сделал для России и для Санкт-Петербурга в частности.Его настоящее имя – Сава Владиславич. Православный серб, родившийся в 1660 (или 1668) году, он в конце XVII века был вынужден вместе с семьей бежать от турецких янычар в Дубровник (отсюда и его псевдоним – Рагузинский, ибо Дубровник в то время звался Рагузой)


Трагедия Русской церкви. 1917–1953 гг.

Лев Львович Регельсон – фигура в некотором смысле легендарная вот в каком отношении. Его книга «Трагедия Русской церкви», впервые вышедшая в середине 70-х годов XX века, долго оставалась главным источником знаний всех православных в России об их собственной истории в 20–30-е годы. Книга «Трагедия Русской церкви» охватывает период как раз с революции и до конца Второй мировой войны, когда Русская православная церковь была приближена к сталинскому престолу.


Октябрьское вооруженное восстание в Петрограде

Пролетариат России, под руководством большевистской партии, во главе с ее гениальным вождем великим Лениным в октябре 1917 года совершил героический подвиг, освободив от эксплуатации и гнета капитала весь многонациональный народ нашей Родины. Взоры трудящихся устремляются к героической эпопее Октябрьской революции, к славным делам ее участников.Наряду с документами, ценным историческим материалом являются воспоминания старых большевиков. Они раскрывают конкретные, очень важные детали прошлого, наполняют нашу историческую литературу горячим дыханием эпохи, духом живой жизни, способствуют более обстоятельному и глубокому изучению героической борьбы Коммунистической партии за интересы народа.В настоящий сборник вошли воспоминания активных участников Октябрьского вооруженного восстания в Петрограде.


Николай Александрович Васильев (1880—1940)

Написанная на основе ранее неизвестных и непубликовавшихся материалов, эта книга — первая научная биография Н. А. Васильева (1880—1940), профессора Казанского университета, ученого-мыслителя, интересы которого простирались от поэзии до логики и математики. Рассматривается путь ученого к «воображаемой логике» и органическая связь его логических изысканий с исследованиями по психологии, философии, этике.Книга рассчитана на читателей, интересующихся развитием науки.


Я твой бессменный арестант

В основе автобиографической повести «Я твой бессменный арестант» — воспоминания Ильи Полякова о пребывании вместе с братом (1940 года рождения) и сестрой (1939 года рождения) в 1946–1948 годах в Детском приемнике-распределителе (ДПР) города Луги Ленинградской области после того, как их родители были посажены в тюрьму.Как очевидец и участник автор воссоздал тот мир с его идеологией, криминальной структурой, подлинной языковой культурой, мелодиями и песнями, сделав все возможное, чтобы повествование представляло правдивое и бескомпромиссное художественное изображение жизни ДПР.


Литературное Зауралье

В предлагаемой вниманию читателей книге собраны очерки и краткие биографические справки о писателях, связанных своим рождением, жизнью или отдельными произведениями с дореволюционным и советским Зауральем.