Сквозь мутное время. Русский взгляд на необходимость сопротивления духу века сего (сборник) - [22]

Империя захватывает все новые и новые «податные территории» – земли, населенные украинцами, белорусами, поляками, башкирами, казахами, кавказцами и другими, – в крепостной и доходный бонус от обладания бесконтрольной властью желают превратить практически всех.

Ответ – Пугачевское восстание. Опять казаки, но на этот раз вместе с башкирами и татарами и конечно же под лозунгами «старой, народной веры».

Характерно, что Петром III Пугачев называется именно потому, что при этом несчастном императоре, убитом по приказу неверной жены, выходят некие послабления старой вере – народ, держащийся за «древлее благочестие» (а по сути, за тень и память свобод эпохи 1612 года), начинают признавать не за злодеев и опаснейших политических преступников, а за пусть и не совсем понятных, и не вполне правильных, но людей…

Ненависть к правящим элитам все же зашкаливает – но через пугачевские суды и царские расправы, через кровь и жуть начинает проглядывать пока еще тусклая надежда на перемены.

Екатерина замечает народ – именно с нее начинаются попытки установления контакта между высшей властью и страной.

Расправа над пугачевцами была ей, переписывавшейся с Вольтером и Дидро, европейской принцессе и повелительнице евразийских бездн, не в радость.

Но пойти против опоры трона, против элит, выкачивающих из страны жизнь, она не может.

Народ безмолвствует?

XIX век – эпоха открытия элитами и властью удивительного факта, что повелевают они не бессловесными животными, мнущими шапки и вычесывающими блох под нечленораздельное мычание «да, барин… сделаем, барин…», но сложным, духовно богатым, а главное, абсолютно параллельно с властью и правящими элитами живущим народом.

У народа своя вера – у господ своя. Сейчас в исторической науке считается уже почти доказанным, что большинство русских крестьян были никакие не никониане (принадлежавшие к господствующей синодальной Церкви, возглавлявшейся государем и управлявшейся обер-прокурором), а приверженцы разных староверческих и евангелических толков – поповских и беспоповских.

В начале XIX века власть с ужасом понимает, что она владеет «терра инкогнита» – страной, с которой она исправно, с помощью полутеррористических фискальных методов, получает налоги и недоимки, но которой она не знает и не понимает.

Образ Руси, России в народной душе совсем не тот, какой он в головах господ.

Когда Суворов восклицает: «Господа, мы русские! Какой восторг!», то франко– и германоговорящие его офицеры кричат ему: «Виват!»

А солдаты, уверен, даже и не понимают: почему эти странные господа и вдруг – русские?

Русские, по мнению народа, не владеют землей – земля Божия и человеку принадлежать не может. Грех посягать на Божие, на общее.

Русские, полагают в народе, царя уважают (всяка власть от Бога), но господ безбожных ненавидят (а какая не от Бога – та и не власть!).

Русские не хотят господства над другими народами – Бог дал много земли, лесов всем – и с басурманами, и с иноверцами ее на всех хватит.

Русские против тюрем и каторги – даже бегущих убийц и злодеев народ укрывает и не выдает (Бог им судья, а с господами Бога-то нет!).

Пушкин открывает элитам звук народной речи, ее ход и сложнейшее духовное содержание. Он слушает няню, слушает крестьян и записывает, запоминает.

У него, у первого, в «Капитанской дочке» заговорил народ – устами Пугачева, устами Савельича.

Весь век происходит сближение элит и народа. Выясняется, что это как диалог цивилизаций, контакт инопланетных разумов.

Все по-иному, все по-чудному! Национализация элиты обретает именно тогда свое почти современное содержание – представители властных кругов, дворяне и их бастарды, начинают испытывать муки совести за свое бесконтрольное в этическом, в политическом, в юридическом смысле господство над миллионами глубоких, содержательных, оригинальных, верующих, талантливых людей.

Появляется Герцен – отец его крупный крепостник. Но маленький Саша бегает «в людскую» – слушает и впитывает. Его терзает стыд за то, что он, как ему кажется, паразитирует на жизни народа.

Этот стыд подточит и разрушит систему властвования – господство элит и приведет к 1917 году.

Народ у власти

Не марксизм, сколько бы ни трещала об этом советская пропаганда, был главной идеологической скрепой революции, но ненависть народа, выпестованная в трехсотлетней гражданской войне против государства и господ (элит), явилась ее движущей силой.

Эта революция была религиозной по своей сути. До нюансов – один историк заметил недавно любопытную деталь: «большаками» у староверов-беспоповцев назывались авторитетные лидеры общины, решавшие от имени народа его экономические и политические вопросы. Потому и большевики (случайный термин) якобы получили такую популярность – совпало с тем, что уже естественно и давно существовало как форма политической (религиозной) самоорганизации. Это, возможно, анекдот, но анекдот говорящий.

Советская (марксистская) власть случайно совпадает с вековыми чаяниями народа – впервые за долгое время элиты (пусть странные и чудаковатые) говорят о его ценностях и мечтах.

Объяснять успех советизации только террором – не понимать и не пытаться понять страну.