Сквозь льды [Повесть о полярном исследователе Р. Амундсене] - [2]
— Разве это матросы? — разочарованно протянул Фалькенберг.
— Ну конечно, матросы.
Матросы в это время подкатили бочку к деревянному навесу, что был на каменной набережной, установили ее рядом с другими и пошли назад, к мосткам. Учитель остановил их:
— Что вы разгружаете?
— Китовый жир, — отрывисто ответил матрос и коснулся рукой своей фуражки, здороваясь.
— Далеко были?
— На Шпицбергене.
Он опять коснулся рукой фуражки и побежал по мосткам.
— Вот видишь, — обратился учитель к Фалькенбергу, — этот корабль охотился на китов у Шпицбергена.
— А я думал… — пробормотал мальчуган.
— Что ты думал? — спросил учитель.
Но тут вмешался Руал:
— Он думал, что матросы красавцы-богатыри.
Учитель и мальчики рассмеялись.
Громко перекликаясь, они шли по набережной. Всюду была суета. По мосткам на тачках матросы везли кипы тюленьих шкур, с грохотом катились тяжелые бочки, обитые железными обручами. Пахло смолой и соленым морем.
Множество чаек с пронзительными криками пролетало над мачтами кораблей, над набережной, над водой, покрытой маслянистыми пятнами. С моря шли маленькие волны. Ветер тихо гудел в реях и мачтах, будто звал куда-то вдаль, на простор.
Руал, задумавшись, шел позади товарищей. Он то и дело останавливался у каждого корабля и будто прилипал к нему глазами.
С набережной пошли в город.
— Позвольте мне остаться в порту, — попросил Руал учителя. — Я хочу посмотреть, как здесь работают.
— И я, и я хочу остаться! — закричало несколько голосов.
Учитель переглянулся со своим помощником.
— Вы, может быть, останетесь с ними, Кнутсен? Мы пойдем в музей, а к полудню встретимся в главной школе.
Школьники разделились. Большинство ушло с Нордалем, а несколько мальчиков с Кнутсеном остались на набережной.
Теперь уже нечего было торопиться, и мальчики подолгу разглядывали каждое судно, которое их занимало и казалось необыкновенным.
После ухода учителя Руал стал объяснять товарищам, как управляют судами, как охотятся в далеких северных морях. Он заметно гордился своими знаниями, рассказывал оживленно, с задором. Было видно, что море для него — родная стихия.
И Кнутсен, с удовольствием слушая мальчика, спросил невольно:
— Ты кем же будешь, Руал, когда кончишь школу?
Руал посмотрел прямо в лицо Кнутсену и ответил решительно:
— Я буду моряком.
«Ты будешь доктором…»
Дверь в комнату тихо отворилась. Мать подняла от шитья голову. На пороге стоял Руал. Его глаза светились. Он радостно улыбался матери и вдруг смутился: в ее глазах были слезы.
— Ты опять плакала, мама?
Мать склонила голову к шитью и, не поднимая глаз, спросила глухим голосом:
— Проводил?
— Проводил, — ответил Руал. — Дождь накрапывает. Леон испугался, что испортит свою новую шляпу, и побежал быстро, как заяц по огороду.
Руал хотел шуткой развеселить мать, но она еще ниже склонилась к шитью, и мальчик услыхал приглушенный всхлип.
— Ну, мама, не плачь же!
Мать дрожащим голосом откликнулась:
— Я не плачу. Ну что ж! Раз так надо, пусть уходит. Все сыновья ушли. Будут теперь скитаться по свету, — голос ее дрожал.
Руал ответил бодро:
— Хорошо будут жить, мама. Будут работать. Я тоже скоро буду работать. Мне уже четырнадцать лет.
Мать отрицательно покачала головой:
— Ты еще не скоро будешь работать. Ты должен много учиться. Ты ведь знаешь, я хочу, чтобы ты был доктором.
Мальчик сел за стол, положил руки на скатерть и внимательно посмотрел в лицо матери.
— Но, мама, я же говорил тебе, что я буду моряком.
— Нет, ты будешь доктором. Я не хочу, чтобы ты покинул меня. У меня уже никого не осталось, только ты один… — Она помолчала немного и сказала тихо, с мольбой: — Неужели и ты меня оставишь?
По лицу мальчика пробежала тень. Он хотел что-то сказать, но промолчал. Прежде он всегда много и долго спорил с матерью. Вот уже два года, как он твердил ей: «Буду моряком, буду», но с тех пор, как умер отец (а это случилось год назад), Руал перестал спорить с матерью.
Немного успокоившись, мать подняла голову и, пристально глядя на сына, сказала тихо, но твердо:
— Так-то, мой мальчик, ты будешь доктором. Пройдет еще лет шесть или семь, ты окончишь университет. Мы поселимся с тобой где-нибудь на тихой улице, может, в Христиании, а может быть, уедем в Борге и заживем мирной, спокойной жизнью.
Мальчик откинулся на спинку стула и, полузакрыв глаза, слушал мать.
«Доктор?» Руал представил себе их соседа, доктора Леви, седого, вечно кашляющего старика, с рыжеватой бородой, угрюмого, скучного. Он всегда ходит в черном сюртуке, и глаза у него такие, будто он недоволен всем миром. Неужели и ему, Руалу, придется стать таким же, как этот Леви?
«Нет, доктором я не буду», — решил он про себя. А мать говорила о том, как они будут жить в Борге. — Ведь Борге твой родной город. Мы увезли тебя оттуда трехмесячным ребенком. Там нам было хорошо. Но твой отец всегда хотел жить в столице. И вот мы переехали в Христианию. Правда, и здесь мы жили неплохо, пока не умер отец.
Руал закрыл глаза: под руками лежала книга о море, он не слушал мать, думая о своем. В черные окна убаюкивающе барабанил дождь. Мать взглянула на сына, на его закрытые глаза:
— Ты спать хочешь? Иди ложись.
