Сквозь годы войн и нищеты - [18]

Но однажды, помню, я чуть не сорвался. Обсуждали поведение молодой сотрудницы. У нее несколько дней назад арестовали мужа, капитана советской армии, сотрудника ГРУ. От молодой женщины требовали осуждения собственного мужа. Она стояла белая как полотно и только нервно теребила в руках маленький носовой платок.

Мне не за что его осуждать, — тихо произнесла она. — Он многому меня научил и — главное — преданности нашей Родине. Нет, он не враг народа. Это какое-то недоразумение.

Может быть, стоит подождать окончания следствия? — робко попытался я остановить нараставшую волну гнева присутствовавших в зале.

Но никто уже не обращал внимания на слова несчастной женщины: все было решено заранее, и ее освободили от занимаемой должности, тем самым признав без суда и следствия пособницей «врага народа».

После этого собрания Ильичев вызвал меня в свой кабинет. Начал издалека: «Как дела, как семья?» Он задавал ни к чему не обязывающие вопросы, чтобы завязать разговор. Я отвечал спокойно, односложно, прекрасно понимая, как мало начальника политотдела волнует самочувствие моей жены…

— Ты недавно вернулся из зарубежной командировки, — приступил он наконец к серьезному разговору, — поэтому, может быть, во многом разобраться не успел. Вся наша страна сейчас охвачена энтузиазмом… Борьба с врагами народа будет вестись бескомпромиссно и до конца!

Я внимательно слушал, и он, заметив это, решил перейти к конкретным фактам.

Так вот, — продолжал Ильичев, — мне не нравится, что на собраниях, где разоблачают врагов народа, ты все время молчишь.

Но я же никого в управлении не знаю, — попытался я объяснить свое поведение.

— Это не имеет большого значения. Важно высказать свою принципиальную партийную позицию.

Я продолжал молчать.

— Ну что, например, ты можешь мне сказать о Шалине?

Я, признаюсь, опешил. Речь шла о новом исполняющем обязанности начальника ГРУ. Он еще не успел поработать, а под него уже, вероятно, велся подкоп.

Я повторил те же слова: «Я его совсем не знаю».

Ильичев засмеялся:

— Ну как же ты его не знаешь? Ты чуть ли не каждый день бываешь у него на докладе. Во всяком случае, когда я иду к Шалину, то всегда вижу тебя в его приемной.

— Это верно, — пробормотал я. — Но ведь наши сугубо деловые встречи, как правило, очень коротки.

Но Ильичев не отступал.

— И долго ожидаешь ты приема? — неожиданно спросил он меня.

— Действительно, иногда в ожидании приема проходит слишком много времени, — вяло, просто, чтобы поддержать разговор, отреагировал я.

— Вот видишь, — с радостью подхватил мою фразу Ильичев. — Скоро мы будем обсуждать на партийном собрании поведение Шалина, и тебе на нем надо будет выступить.

Последние слова полковой комиссар произнес безапелляционным тоном, всем своим видом показывая, что разговор окончен.

Итак, думал я, скоро с моей помощью разоблачат еще одного «врага народа» — несчастного полковника Шалина.

Я ушел от Ильичева в раздумье: «Что мне делать? Может, срочно заболеть и не прийти на собрание?..» Но внутренний голос запротестовал: «Трусите вы, Михаил Абрамович, это спасет вас только на время. А почему бы вам не выступить и не сказать правду?»

В общем, наступило время партийного собрания. Народу собралось много. Ильичев сидел на месте председательствующего.

Повестка дня: «Обсуждение неправильного поведения члена ВКП(б) Шалина М. И.»

Первым докладывал Ильичев.

Я сидел, как обычно, где-то позади всех, плохо понимая речь докладчика. После выступления Ильичева начались прения. Выступавшие клеймили Шалина, заявляя, что его работа и поведение на руку врагам народа. Все происходящее отдавало массовым психозом. Я, несмотря на беседу с Ильичевым и совет собственного внутреннего голоса, выступающим в прениях не записался.

И вдруг раздался голос Ильичева:

— Слово имеет капитан Мильштейн.

Я не сразу сообразил, что речь идет обо мне, но кто-то толкнул меня в бок, и я пошел к трибуне. С трибуны я хорошо видел Шалина. Он сидел бледный и, мне показалось, иронически улыбался, глядя на меня.

Страшно нервничая, я говорил довольно невнятно, но смысл сказанного был таков: приходится долго ждать приема, а это нехорошо, теряешь зря время…

— А вы сделайте из сказанного вами политический вывод, — направлял меня Ильичев.

Мой вывод состоял в том, что надо бы лучше организовать время приема. Словом, своим выступлением я и Ильичева не удовлетворил, и перед Шалиным выглядел не самым лучшим образом.

Днем позже в одном из коридоров управления мне пришлось лицом к лицу столкнуться с Шалиным. Я мгновенно залился краской и буквально окаменел от стыда. Но он был и старше меня, и умнее. Положив руку мне на плечо, он просто сказал:

— Не расстраивайтесь. Я все понимаю и на вас не в обиде.

С того дня прошло много времени. Шалин, к счастью, не пострадал, во время войны он ушел на фронт, успешно воевал, был начальником штаба армии, округа и долгое время после победы над фашистами возглавлял ГРУ. Мы много раз встречались, и он никогда об этом эпизоде не вспоминал. Он умер, и, стоя у его могилы, я с горечью вспоминал ту постыдную историю.

Мне, воспитанному на фанатичной вере в гений нашего великого кормчего, казалось, что все, что он делает, уже само по себе должно быть правильным. Если же совершаются ошибки, то он об этом просто не знает, и кровавые преступления лежат на совести недобросовестных людей из его команды. Я свято верил, что справедливость восторжествует, и Сталин непременно накажет всех виновников злодеяний.